С другой стороны, Достоевского его противостояние с Ростовцевым (а отношения подследственного со следователем – всегда противостояние), очевидно, не оставило равнодушным. С прочими следователями его ничто не связывало, не сближало. С Ростовцевым же они оба – литераторы, примерно в одном возрасте оказавшиеся замешанными в сложные политические коллизии. Но теперь один из них – следователь, а другой – подследственный. Позднее, замышляя новое произведение, Достоевский запишет: «Роман о петрашевцах. Алексеевский равелин. Ростовцев. Филиппов. Головинский. Тимковский»[457]. Из четырех названных лиц трое – петрашевцы. Из числа следователей отмечен лишь один. Несколько проясняет суть отношения Достоевского к Ростовцеву запись в «Дневнике писателя» за 1876 г.: «Меж тем с исчезновением декабрист<ов> исчез как бы чистый элемент дворянства. Остался цинизм: нет, дескать, честно-то, видно, не проживешь. Явилась условная честь (Ростовцев) – явились поэты»[458].

Многие петрашевцы отмечали сочувственное отношение Я. И. Ростовцева к ним самим или к иным подследственным. Вопрос об искренности этих чувств они решали по-разному.

Так, П. П. Семенов писал о заступничестве Я. И. Ростовцева за будущего идеолога панславизма Н. Я. Данилевского: «Данилевский неминуемо подвергся бы общей участи со всеми другими подсудимыми, приговоренными к смертной казни, если бы судная комиссия, одним из влиятельнейших членов которой был Я. И. Ростовцев, пересмотрев дело следственной комиссии, не обратила особенного внимания на то, что Данилевский обвинялся только в чтении лекций о социализме на собраниях у Петрашевского, и что в деле находилось изложение этих лекций, сделанное самим Данилевским. Я. И. Ростовцев прочел все объяснение Данилевского, в котором он… с необыкновенной логикою изложил учение Фурье. По прочтении увлекательного и проникнутого глубоким убеждением в непреложности теории Фурье изложения Данилевского Ростовцев и другие члены судной комиссии убедились, что Фурье никогда не проповедовал ничего революционного, а напротив, предлагал правительствам устроить для блага человечества фаланстерии. <…> Впоследствии Ростовцев говорил в шутку, что по прочтении увлекательных объяснений Данилевского все члены судной комиссии сделались сами более или менее фурьеристами. Данилевский был оправдан судною комиссиею, но, по докладе государю, в котором комиссия отозвалась с похвалою об уме и разносторонней образованности Данилевского, государь выразился, что чем умнее и образованнее человек, тем он может быть опаснее, а потому положил резолюцию об административной ссылке Данилевского в Вологду»[459].

Сам П. П. Семенов аресту не подвергался. Это объясняет очевидную ошибку: Ростовцев являлся членом не «судной комиссии», а именно «следственной». Однако едва ли мемуарист без достаточных на то оснований упорно подчеркивал роль Ростовцева в оправдании своего друга.

По свидетельству Д. Д. Ахшарумова, «Ростовцев интересовался одним вместе с нами арестованным офицером Московского полка (фамилию я не помню), о котором я упоминал, как о заслуживающем от правительства награды, а не наказания. Он и не был впоследствии в числе обвиненных»[460]. Вероятно, речь идет об освобожденном в числе первых Д. А. Кропотове. На следствии Кропотов обвинял во всем Петрашевского, одновременно отзываясь о нем как о полупомешанном.

К самому Д. Д. Ахшарумову Я. И. Ростовцев также отнеся с сочувствием: «“Ахшарумов, – сказал мне справа сидевший за столом генерал, это был Ростовцев, как я узнал впоследствии, – мне жаль вас! Я знал вашего отца, он был заслуженный генерал, преданный государю, а вы, сын его, сделались участником такого дела!” Обращаясь ко мне с этими словами, он смотрел на меня пристально, как бы с участием, и в глазах его показались слезы. Меня удивило это участие незнакомого мне лица, и оно показалось мне искренним»