– На мой взгляд, землетрясение…

– Было, было! «Наводнение на реке Янцзы» и «Дуче побеждает» тряслись почем зря, но я, как видите, цел. Штабеля выстояли даже в большое землетрясение тридцать второго года. Так или иначе, эта ненормальная обвинила меня во всех грехах и потребовала газеты за определенные годы. Я сказал, пусть посмотрит первый ряд слева, а потом справа. Весь необработанный материал я храню наверху. Было слышно, как она штурмует штабеля. От ее проклятий мог бы повториться «Пожар в Лондоне!». Хлопнула дверью и была такова – не иначе, побежала искать, откуда бы спрыгнуть. Не думаю, что ее сшибла машина. Знаете, кто она была? Я ведь темнил, не назвал. Догадались?

– Нет, – растерялся я.

– Видите письменный стол с наполнителем для кошачьего туалета? Смахните наполнитель, найдите листки с затейливым шрифтом.

Я шагнул к столу. Среди древесных опилок и, как мне показалось, птичьего помета обнаружились две дюжины одинаковых приглашений.

– «Кларенс Раттиган и…» – Я помедлил.

– Читайте! – потребовал старик.

– «Констанция Раттиган, – выдавил я из себя и продолжил: – Счастливы объявить о своей свадьбе, которая состоится десятого июня тысяча девятьсот тридцать второго года в три пополудни на Маунт-Лоу. Эскорт автомобильный и железнодорожный. Шампанское».

– Туда, где вы живете, приглашение дошло? – спросил Кларенс Раттиган.

Я поднял взгляд.

– Кларенс Раттиган и Констанция Раттиган. Погодите. А девичью фамилию Констанции разве не полагалось упомянуть?

– Выглядит как инцест, вы об этом?

– Как-то необычно.

– До вас не дошло, – прохрипели губы. – Констанция заставила меня взять ее фамилию! Меня звали Оверхолт. Сказала, чтоб ей провалиться, если она променяет свое первоклассное имя на мою потасканную кличку, и вот…

– Вас окрестили перед церемонией? – догадался я.

– Раньше не был окрещен, но наконец окрестился. Епископальный священник из Голливуда решил, что я спятил. Вы когда-нибудь пытались спорить с Констанцией?

– Я…

– Не говорите «да», все равно не поверю! «Люби меня или покинь меня», пела она. Мне нравилась мелодия. Умасливала душу церковным елеем. Я первый в Америке такой дурак, кто сжег свое свидетельство о рождении.

– Черт меня дери, – посочувствовал я.

– Не вас. Меня. На что вы смотрите?

– На вас.

– А, понятно. Вид у меня не очень. Тогда тоже был не ахти. Видите эту яркую штуковину поверх приглашений? Латунная рукоятка вагоновожатого на Маунт-Лоу. Моя: я был водителем трамвая на Маунт-Лоу! Господи Иисусе! Нет ли где поблизости пива? – внезапно спросил старик.

Я сглотнул слюну.

– Вы заявляете, что были первым мужем Раттиган, а потом просите пива?

– Я не говорил, что был ее первым мужем, просто одним из мужей. Ну, где же пиво? – Старик поджал губы.

Крамли вздохнул и пошарил в карманах.

– Вот пиво и «Малломары».

– «Малломары»! – Старик высунул кончик языка, и я положил на него печенье. Он подождал, пока печенье растает, словно это была церковная облатка. – «Малломары»! Женщины! Жить без них не могу!

Он привстал за пивом.

– Раттиган, – напомнил я.

– А, да. Свадьба. Она поднялась в гору на моем трамвае и взбесилась из-за погоды, думала, я ее состряпал, и сделала мне предложение, но как-то ночью, после медового месяца, видит, климат от меня не зависит, обросла сосульками, и только я ее и видел. Я никогда теперь не стану таким, как прежде. – Старик вздрогнул.

– Это все?

– То есть как это все?! Вам удавалось когда-нибудь обставить ее два раза из трех?

– Почти, – шепнул я.

Я достал из кармана телефонную книжку Раттиган.

– Мы узнали о вас вот отсюда.