– Шутишь? – скривилась. – Когда успел купить?

– Давно, – обронил так, словно он вообще себя заставлял звучать, а потом на меня покосился.

– Не новые? – скептически нахмурилась. – Я не буду надевать чужие шмотки! – опять отыграла избалованную папину дочку, ещё и руки на груди сложив.

– Не хочешь, ходи в том, что есть! – ровно припечатал Хан, и встал.

Это моего желания добиться желаемого не охладило.

– Ты обманул! – наехала, спешно раздумывая какой погром за это учинить опять.

– Я не обещал поездки в магазин, – хладнокровно рассудил Хан. – Я согласился, что вещи нужны. И пока есть вот это... – кивнул на стопку.

Чёрт! Разложил-то верно и словами играл умело. Впредь буду умнее и прозорливей, тоже следить за точностью фраз.

– Твоей дочери? – с сомнением уточнила, но немного смилостивилась.

– Нет, – Хан как-то странно скрежетнул зубами и ещё рыкнул что-то... чёрт его поймёт, что.

Рассудив, что он в прав, подошла к шмоткам, верхнюю пальчикам приподняла. Чёрные джинсы... потом футболка, джемпер:

– Какое-то депрессивное, – только сейчас осознала, что звучу только я.

Обернулась к Хану, и глазами тотчас наткнулась на фотку в рамке, которую он держал. Я вообще не привыкла к распечатанным фотографиям, рамочкам, а тут в комнате, как по старинке. Пусть не на стенках, но на письменном столе, возле которого и стоял Хан, ряд рамок красовался.

Я неспешно прошлась по комнате, только теперь в ней улавливая девичьи оттенки и элементы: резинки, заколки, духи, немного косметики, и запах тут был нежнее, тона декора мягче и пастельней.

Остановилась рядом с Ханом, глядя на фотки. На всех были двое... Девушка, примерно моего возраста или моей сестры, и маленькая девочка. То на руках, то в объятиях, и они всегда, всегда с искренне лучезарными улыбками. Парочка излучала любовь и свет.

У меня даже сердечко как-то странно ёкнуло. Не знаю почему. Я вообще не сентиментальная особа, но они мне душевными и милыми показались.

– Это кто? – ткнула на ту, кто постарше. Она была темноволосой и кареглазой. Я бы даже сказала, черноглазой. Худенькая, изящная, женственная и с очень необычной внешностью, которую бы я отнесла к восточной красоте.

– Сестра, – секундой погодя и глухо отозвался Хан.

– Сколько ей?

– Двадцать...

– Ого, и у неё уже дочка такая взрослая? – опешила, глянув на мелкую и прикидывая, во сколько сестра Хана её родила. Пятнадцать? Если вообще не тринадцать!

– Это Эсманур – моя дочь. А Разула – её тётка, – таким тоном будто я оскорбила его до глубины души.

– Ну прости, что ошиблась, – шикнула, не понимая с чего он такой рычащий. Ну да, влезла и что с того?! Захотел – ответил, а нет – ну и... я бы не обиделась!

– А сыну сколько?

– Двадцать три, – процедил, буравя меня тяжёлым взглядом. Я не удержалась, даже присвистнула:

– Поздравляю, ты по ходу детей штампуешь по неосторожности и не заморачиваясь разницей в возрасте, – поставила фотку, которую успела взять, чтобы поближе рассмотреть парочку, и к вещам на постели вернулась.

– Её стало быть? – проворчала, ещё раздумывая, как показать своё недовольство его коварством. Обещать – и исказить данное слово. – Нет, Хан,  не надену шмотки твоей сестры. Лучше голой, – решила покапризничать, – пусть она сама их носит. – Хан как-то яростно всхрапнул. Видимо, я всё же его достала со своим мерзким избалованным характером. Поэтому решила дожать – трёпку устроит, значит так, потом слаще буду мстить:

– Или если у вас это так принято, пусть твоя дочь за ней и донашивает, а я...

Не договорила, аж взвизгнула от боли, когда меня Хан за гриву схватил, сильно дёрнул, прочь из комнаты выволакивая. Ничего не понимала из его утробного рыка на непонятном языке, но меня волной ледяного ужаса окатило. Руками в его руку, которой меня удерживал за волосы, вцепилась, и попискивала/поскуливала от боли, пока он меня за собой тащил. Слёзы глаза жгли, я даже ругаться не могла, как было больно и страшно. А Хан меня быстро волок: по коридору, ступеням... на первый, где мужики его, нас увидав, повскакивали с мест: