Я не услышала, когда и как открылась входная дверь. Дочка уже задремала под монотонный бубнеж с экрана головизора, положив голову мне на колени. Да и я сама, несмотря на решение бодрствовать, уже начинала клевать носом, когда краем глаза уловила какое-то движение на пороге комнаты отдыха. Испуганно повернула голову. И оцепенела.

На пороге стоял желтоглазый. В небрежной позе, прислонившись плечом к дверной коробке и скрестив руки на груди, он смотрел таким взглядом, что у меня от ужаса горло сжалось в конвульсивном спазме. Я забыла, как нужно дышать, рука испуганно замерла на детской головенке. А он все смотрел и смотрел. И мне чудилась в желтых глазах такая ненависть, такое отвращение, словно я была коровьей лепешкой у желтоглазого на подушке. Что я ему сделала?! А главное, когда успела? Ведь вчера я его совершенно точно увидела в первый раз!

Я окинула мужчину еще одним, уже более внимательным взглядом: высокий, примерно такого же роста, как и моррионцы. Широкие плечи выдавали физическую тренированность. Черные волосы, жесткие как проволока на вид, по-военному коротко острижены. А в лице какая-то неправильность. Словно Творец, создавая это лицо, на что-то отвлекся и соединил отдельные черты неправильно. А когда спохватился и начал исправлять свою ошибку, сложить хорошо, симметрично, уже не выходило. Нет, я совершенно точно его не встречала раньше. Такого увидишь один раз, и уже никогда не забудешь. Так что же этому желтоглазому от нас с Норой надо?

— Нравлюсь? — издевательски поинтересовался желтоглазый своим хриплым, каркающе-срежещущим голосом.

У меня на коленях завозилась, просыпаясь, дочь. И я, не подумав, выпалила:

— Нет! — И сжалась в ожидании реакции.

Желтоглазый, вопреки ожиданиям, хмыкнул:

— Удручает. Тогда придется смириться… дорогая супруга!

Что?!!

Только спустя долгую минуту, в течение которой я растерянно разглядывала этого сумасшедшего, до меня дошло, что контузия не прошла бесследно для этого военного, что у него налицо расстройство психики. И вот тогда мне стало страшно. Война покалечила не только тела и планеты, она порой непоправимо искорежила психику тех, кто защищал мир. Я даже на мгновение не могу представить, какие ужасы видели наши защитники, свидетелями каких зверствам инсектов пришлось им стать. Все, кто работал, или так или иначе контактировал с бывшими военными, обязаны были пройти курсы психологической подготовки, чтобы в случае необходимости правильно отреагировать или продержаться до приезда специалистов. И я не стала исключением. Но сейчас, глядя на мощные плечи, обтянутые простой спортивной толстовкой, на бугрящиеся под мягкой тканью неимоверные, напряженные мускулы, я с ужасом осознавала, что вообще ничего из изученного не помню. Ни что говорить, ни как себя вести.

Когда пауза совсем уж затянулась, я с трудом облизнула под опасным, волчьим взглядом пересохшие, спекшиеся губы, и жалобно проблеяла:

— Простите, вы, наверное, меня с кем-то спутали… Я не ваша супруга… Я землянка… Я…

— Я контуженный, а не чокнутый, — зло перебил меня желтоглазый и решительно шагнул в комнату.

Я малодушно порадовалась, что диван почти полностью занят спящей дочкой и мной, сесть рядом со мной места не хватало. Разве что приткнуться на покатый подлокотник в неудобной позе и следить за тем, чтобы не соскользнуть позорно с блестящей кожи на пол. Но желтоглазый оказался умнее. Он нахально расположился прямо на крышке низенького столика, не утруждая себя поисками стула или другой посадочной поверхности. Окинул меня долгим оценивающим взглядом. А потом его лицо неожиданно исказилось от отвращения и беспомощной ярости. Я даже дышать перестала. Нападет или нет?! Успею ли я закрыть собой дочку? Придет ли кто-то на помощь до того, как случится непоправимое?