Я развернул ее лицом к площади, обнял и притянул к себе.

«На открытке был ресторан, – сказал я. – Вот он».

Ее волосы пахли каштанами, она распрямила плечи.

«Я представлял себе, что живу под этой крышей, а по вечерам спускаюсь по винтовой лестнице. Лестница почему-то должна быть обязательно винтовой, железной. Выхожу на террасу, сажусь под тентом, еду какую-то заказываю. И жду, когда спустится она».

Она толкнула меня спиной:

«Кто?»

«Мне нравилась одна, из кино, – маленькая актриса, девочка. С ней я тут и поселился. Потом поднимались, ложились».

«И?»

Она поворачивала лицо ко мне.

«В том-то и дело, что на «дальше» у меня фантазии не хватало. Все застывало, стоп- кадр. Полная темнота».

В сумерках снова ударил колокол. На стене, одна за другой, вспыхнули буквы. Откинув голову, она попыталась найти мои губы. Неловко поцеловала в подбородок.

«Ты голоден?»

Я пожал плечами.

«А я хочу есть».

Мы перешли площадь и сели под полосатым тентом.

«Я все закажу сама, будет вкусно. И, пожалуйста, не думай о деньгах».

Действительно, ничего похожего я не пробовал. Крабы, улитки. Дичь какая-то с хвощами. Сырое мясо. Официант подносил бутылки, и она снисходительно разрешала налить. Отпивала, кивала. Во время ужина меня не покидало ощущение, что мы по ошибке влезли в незнакомые декорации, вышли на сцену во время спектакля. Что все вокруг – это декорация, и она развалится, стоит ткнуть пальцем. И что если это реальность, то мы – призраки.

Расплатились из денег, отложенных на пальто или сапоги, сейчас не помню. Молча спускались вниз. Она что-то напевала, а я почти физически ощущал, насколько мы чужие в этом городе, насколько условно, призрачно все, что нас окружает.

Что чувствовала она, я не спрашивал.

По-моему, она была счастлива.

Всю ночь в коридоре хлопали двери, доносился смех, даже бренчали на гитаре. Потом тихо лопотали женские голоса, кто-то волоком что-то потащил (сквозь сон казалось, трупы) – и они цеплялись невидимыми пальцами за косяки и ступени. А утром, когда я, наконец, задремал, вступила фреза, и комната наполнилась ее железным скрежетом.

Мокрый от пота, я сел в кровати и включил телевизор. С экрана зачастила, не снимая улыбки, девушка; замелькали рухнувшие кровли европейских городов; опоры электролиний и занесенные снегом автострады.

В услугах отеля значился «завтрак в номер», но она покачала головой и молча оделась. Сели на веранде у фонтана, в котором плавала похожая на крысу рыба.

– Как в деревне. – После кофе она повеселела, постучала по дощатой стенке, отделявшей нас от Бангкока.

В утреннем городе стрекотали стаи невидимых мотоциклов, истошно выла сирена, щелкали по голым пяткам тысячи шлепанцев. Речь – тайская, английская, русская. В гул, который висел над городом, вплетались домашние звуки: звон посуды и колокольчиков, шипение масла на сковородке, шарканье ложки по стенкам. Слышно было даже швейную машинку.

В город она вышла в белых с красными маками брюках, которые купила перед отъездом, и очень гордилась. Уличные торговки восхищенно разглядывали ее и, не стесняясь, пробовали материал на ощупь.

Она разводила руками:

– Ну что они хотят? – Смущалась. – Скажи им!

И – победно:

– Вот что значит «Кензо».

В стеклянном закутке с картой мира во всю стену я оформил маршрут, просто ткнул пальцами в нужную точку, назвал даты – и через минуту принтер выплюнул наши билеты.

– Ночь в поезде, затем корабль – и к обеду вы на острове.

Купили фруктов, и она позировала мне с этими елочными игрушками. У обочины тормозил рикша с мотором, и водитель с морщинистым, как тыква, лицом печально смотрел на меня. Я показывал знаками, что нет, не надо. Тот печально качал головой и трогался. Глядя ему вслед, я вдруг вспоминал мужика, которого встретил по дороге из школы, в детстве. Он тащил пухлый портфель, а в другой руке авоську с ананасами. То есть я не знал, что это ананасы, и, как дикарь, пялился. Один из них свесился из прорванной ячейки, и вот я шел за мужиком и все думал: а может, он вывалится? Упадет на землю? Или мужик вдруг умрет и упадет тоже?