Было странно, Вика помнит его глаза при первой встрече, кажется, это было несколько месяцев назад, а всего прошло чуть больше суток. Но сейчас, именно здесь, с этим внушающим страх мужчиной, было спокойнее, чем в собственном доме, с законным и, как она считала, любимым мужем.

Муж в одночасье стал бывшим, к тому же наркоманом и игроком, словно она все это время жила с другим человеком. Проиграть в карты собственную жену! До какой степени надо быть больным? Что должно быть у него в голове, чтобы сделать такое?

— Что с Антоном?

— Рус сломал ему руку. Не помнишь?

— Нет. Больно сломал?

— Думаю, да, Руслан умеет ломать очень больно.

Вика кивнула, так и надо, жалости не было ни капли. За то, что он сделал, можно было сломать и ноги. И откуда в ней появилась эта жестокость? Они просто лежали, пес на полу громко дышал, но это тоже успокаивало. Альберт лишь гладил ее по распущенным волосам, припоминая, когда в последний раз он вот так просто лежал, а не трахал девушку в постели?

Оказывается, тоже никогда.

Вспомнил, как девчонка стонала ему в губы, когда он трогал ее влажное лоно, как отвечала на поцелуй, пока они все не испортили своим напором и дикой похотью.

17. ЧАСТЬ 17

Василий Иванович Миронов смотрел на своего младшего сына, испытывая стойкое желание плюнуть тому в лицо. Мирон, так все знали и звали этого высокого, крепкого мужчину с блестящей лысиной, которому и не дашь с первого взгляда шестьдесят пять лет, был жестоким, циничным. Не испытывающий жалости ни к кому, даже к собственным детям, тем более если они шли наперекор его воле и желаниям. Что уж говорить о других.

Мирон отвернулся, прошелся по кабинету, остановился у окна, заложив за спину руки, обратив внимание на неубранную лужайку, покрытую кое-где уже начинающими опадать листьями. Стояла такая тишина, что было слышно, как на втором этаже особняка работает пылесос.

Старший сын Юрий, прикрыв глаза, потирал виски, экзекуция Антошки была уже привычным для семьи делом. Игнат, средний сын Миронова, сидел молча, ковыряясь в своем телефоне, а Антон так и вовсе забыл, как дышать.

Он прижимал к груди загипсованную сломанную правую руку, морщась от боли. Обезболивающие начинали отпускать, новых не дали, да еще от наркотиков отходняк такой, что казалось, сейчас лопнет голова.

То, что произошло днем, он запомнит надолго. Двух этих ублюдков, Викин вой и треск своих костей. Они должны за все заплатить, он сам, лично, хочет сломать Руслану руку, хочет, чтоб эти два ублюдка жрали землю, потому что они никто, они грязь.

Антон странно себя чувствовал в последнее время, то в груди нарастали гнев и агрессия, то его накрывало жуткое чувство вины. Он любил Вику, как одержимый любил, с ней он был другим, но пороки брали верх над всем. Он с детства привык получать все, что хотел, лучшие игрушки и развлечения, он захотел эту девушку и получил, даже женился, но она все равно его, чтобы ни происходило.

— Ну что, наигрался в любовь? Я тебе что говорил? Пока ты с той дворнягой, чтоб ноги не было в моем доме!

— А то ты не знаешь, что произошло?

Мирон знал, все прекрасно знал, но вдвойне было приятно ткнуть сына в то дерьмо, в которое он залез давно и сам. Мать постоянно носилась с ним, как с хрустальным, сдувала пылинки, в жопу целовала, вот и выросло, что выросло.

— Как не знать? Весь город знает, какие у тебя ветвистые рога. Ошибся я с дворнягой, она хитрее оказалась. Будто специально, женушка твоя словно знала, кому подставлять свою пизденку. Ты, сука, не лучше, убил бы, да матери обещал не трогать. Из-за тебя, гнида, страдает моя репутация.