И очень опасны.

Папа меня сразу предупредил, не связываться с Дамиром. Даже в сторону его не смотреть.

У таких, как Радулов куча любовниц и внебрачных детей, – вот что он мне внушал.

– У тебя дети есть? – внезапно спрашиваю.

Дамир замирает, не веря собственных ушам выгибает бровь.

– Маш, ты серьёзно хочешь об этом поговорить? Предохраняться я умею, если ты об этом. Не залетишь, не бойся.

– Нет, я не об этом.

– И я очень аккуратно тебя распечатаю. Больно не будет. Я постараюсь. Тебе понравится, Маш. Твоя брачная ночь должна стать настоящей брачной ночью.

– С другим женихом?

Радулов хмыкает.

– С правильным мужчиной, – исправляет.

– Ты попользуешься и бросишь, – опускаю ресницы, чтобы только не смотреть на Дамира.

– Я позволю тебе использовать себя.

Наклоняется и целует. Снова нежно и неторопливо.

– Дар, я правда не готова. Дай… дай мне отсрочку. Пожалуйста.

Но Радулов меня не слышит. Перемещается, ложится мне между ног. Я не могу их свести при желании. Между ними Дар. И к самому моему сокровенному месту прижимается твёрдый член. Он порвёт преграду, он возьмёт меня, не смотря на просьбы этого не делать. Его нежный натиск не даёт мне сил сказать нет. Но я всё же шепчу:

– Нет, нет, пожалуйста, Дар. Опомнись… Нет, – пока он двигает бёдрами и говорит противоположное.

– Да, да, да…

Я отворачиваюсь и зажмуриваюсь. Мне не хочется хотеть его. И игрушкой быть не хочется. Тело предаёт. Потому что я всегда ощущала влечение к Дамиру, а сейчас, когда мы поставлены в такие обстоятельства, я умом понимаю, что желать его нельзя. Ведь сегодня утром я произносила брачные клятвы перед другим мужчиной.

Слезинки жгут глаза, и мотаю головой, будто это действие способно их прогнать.

И, кажется, тихонько хнычу.

Дар находит мои губы и целует нежно.

И от этой нежности мне хочется разрыдаться сильнее.

– Да, плачущая девушка – это не то, чего я ожидал, – произносит он. – Маш, ты не должна плакать, когда со мной.

– Должна, не должна. Всю жизнь так, – бросаю в сердцах, а Радулов отстраняется.

Без его тела сверху и легко, и холодно.

Понимаю, что лежу перед Дамиром в одних трусиках и бюстгальтере. А он без зазрения совести разглядывает моё тело.

Мне нечем прикрыться.

Поэтому я резко сажусь и подтягиваю ноги к груди. Обнимаю их руками.

Долгий вздох над головой обозначает, что решение принято.

Не сегодня.

И я тоже облегчённо вздыхаю.

Но это не значит, что не завтра. И что Радулов не прекратит пытаться. Он же открытым текстом сказал, чего ждёт, увозя меня с собой.

– Может, тогда хочешь поужинать?

– Я хочу остаться одна.

– Не самый лучший вариант.

– Откуда тебе знать? Какие ещё варианты у меня есть?

– Есть вариант привести себя в порядок, умыться и спуститься на ужин.

– Я наелась на свадебном банкете.

Дамиру точно есть, что сказать, но он решает никак больше не комментировать. И уходит.

А мне даже не верится, что он поменял решение и отстал от меня.

И почему-то холодно одной.

Тело, которое горело несколько минут назад, превращается в камень.

Ты же получила отстрочку, – думаю, – почему же расстраиваешься?

Потому что внутренний огонь не греет, а внешний грозится спалить всё подчистую.

***

Когда следующим утром трогаю дверь своей спальни, она открывается. Не знаю, чего ожидала? Может, того, что Дамир приказал меня запереть или поставил конвой у двери.

Но ни первого, ни второго нет.

Я поправляю пояс халата, туго завязанного на талии и осторожно выхожу в коридор.

Он не очень длинный, тут дверей пять, может, семь, я особо не разглядываю. Иду вперёд к лестнице. Дом современный и перилла у лестницы из стекла, сама она, будто парит в воздухе. И голова слегка кружится, когда я спускаюсь по невесомым ступеням. Или она кружится из-за пролитых слёз и оставленных во вчерашнем дне нервов. Поворачиваю голову и гляжу в огромное панорамное окно высотой в два этажа. Оно представляет вытянутый вверх прямоугольник и открывает вид на территорию рядом с домом и густой еловый лес, протянувшийся, кажется, на многие километры вдаль.