Мне жаль было ее разрушать, но дом, хранимый чудицами, выглядел совсем по-другому. И все-таки я не ответил и молча полез за печку.

На этот раз высохшее тельце домового нашлось прямо на полатях. Там, где наверняка спали и сам хозяин, и хозяйка, и, возможно, кто-то из ребятишек. Неспособные видеть чудь и ее порождения, они преспокойно ложились рядом с трупом своего защитника и спали так, по всей видимости, не одну неделю. Этого домового убили намного раньше, чем того, что жил в чудодеевой хате, и, видимо, только бесконечное трудолюбие хозяев спасло дом от увядания.

При жизни домовой был сильным. Рослый, плотный. Наверняка и чары у него крепкие получались, и пирожок-другой из печи он утащить мог. Сейчас же… Я осторожно перевернул покрытое мехом тельце. В отличие от Батани, этот домовой был с короткой шерстью, и я увидел его искаженное смертью личико. Высохшее, словно вывешенная на просушку рыба.

Я не хотел показывать его Батане. Думал завернуть в тряпицу да переложить под печь, пока не придумаю, что делать с телами. Но мой домовой решил за себя сам. Староста аж подпрыгнул, когда крышка туеска задергалась, шарахнулся в сторону, когда Батаня откинул ее прочь и выбрался наружу. Видеть Староста его, конечно, не видел, но понимал, что происходит что-то чудское.

— Не надо, не смотри… — попытался остановить я Батаню, но тот уже запрыгнул на полати.

Несколько мгновений ничего не происходило — Батаня просто смотрел на своего мертвого собрата, напряженно застыв на краю печи. А потом он поднял голову и закричал. Громко, страшно, пронзительно.

От этого крика Староста заозирался было, а потом сжался, втянув голову в плечи. Я не знал, слышит ли он что-то ушами или скорее чувствует этот крик как что-то очень неприятное глубоко в сердце, да не стал спрашивать. Не время сейчас для праздного любопытства.

***

Неотвратимо близилась ночь, и я не знал, что мне делать. Мы проверили половину деревни — двор за двором. Батаня больше не кричал. Он уже знал, что мы найдем в каждом из них. Он сидел у меня у меня на плече, дрожа и больно цепляясь за волосы, но стойко перенес все испытания сегодняшнего дня. До сих пор я даже не знал, как сильно могут переживать чудицы за своих собратьев. Как вообще много чувств и смелости под этой густой косматой шерстью.

— Я боюсь ночевать в том доме, — признался я Старосте, когда начало темнеть. — Не за себя боюсь, а…

Староста кивнул. Он ни разу не спросил, с кем я перешептываюсь и кому подставляю плечо, но, похоже, сделал какие-то свои выводы.

— Оставайтесь у нас, коли хотите, — предложил он. — Только уж не знаю, поможем ли мы чем. Своего-то суседку, получается, не уберегли. И остальных…

Банники, дворовые, пара баюнков и даже крупный, высокий вазила-табунник — все они были мертвы. И теперь я хорошо понимал, почему баган напал на меня, не дав сказать ни слова.

— Не думаю, что вы могли что-то сделать, — покачал я головой. — Я не знаю, что их убило, но точно не простой человек.

— Может, хворь какая?.. — Староста задумчиво потрепал бороду.

— Я не знаю, — пришлось признаться мне. — Никогда не слыхивал, чтобы чудицы болели. И чтобы убивали их — тоже. Ну вот что, — решил я затем. — Переночую сегодня в хлеву вашем. Потолкую с баганом.

Если захочет он со мной говорить.

— В сене-то? — Староста нахмурился. — Как скажешь, бачко. Отнесу туда тебе одеяло. Потрапезничай только с нами.

На это я согласился. Весь день на ногах, да и ночь предстояла бессонная. Надо было поесть и хоть немного передохнуть.

Только оказавшись снова под крышей хатки, Батаня метнулся к туеску и спрятался в нем, с грохотом захлопнув крышку. На этом Староста все-таки не выдержал.