Завершилась экскурсия на третьем этаже в помещении, которое Карлотта назвала оранжереей. Серебряный сервиз и блюдо сэндвичей без корочки приглашали к чаепитию.

– Ты, наверное, проголодался, – сказала Карлотта.

– Перекусил бы, – сказал Пфефферкорн.

Присели.

– Что это? – спросил Пфефферкорн. – Куриный салат?

– Гусиный паштет.

– Угу, – с набитым ртом проговорил Пфефферкорн. – Как бы оно ни называлось, это объедение. – Он взял второй сэндвич. – Но каждый день так есть нельзя. Разнесет до четырехсот фунтов.

– Приучаешься к умеренности, – сказала Карлотта.

Пфефферкорн усмехнулся. В этом доме пока мало что соответствовало слову «умеренность».

– Как ты умудряешься содержать дом в чистоте? Наверное, уйма слуг?

– Знаешь, все не так страшно. Кроме Эсперанцы еще есть дворецкий, но теперь я, пожалуй, его отпущу.

– Да брось ты. Одна служанка на весь особняк?

– Очень работящая. И потом, во многие комнаты я даже не заглядываю. Ты еще не видел гостевое крыло.

– Уволь. Я уходился. – Пфефферкорн потянулся за третьим сэндвичем. – Обжираюсь как свинья.

– Угощайся.

– Они маленькие, – сказал Пфефферкорн. – А я не ел с завтрака.

– Чего ты оправдываешься? – Карлотта отщипнула кусочек сдобы. – Вот они очень вкусные, ей-богу. – Остаток она скормила псу. – Больше не давай мне есть.

Карлотта встала, потянулась и отошла к окну. На контражуре она смотрелась изящным силуэтом, и Пфефферкорн вдруг до боли отчетливо припомнил, как сильно любил эту женщину. Время сердобольно сгладило юношеские рубцы, шрамы от встречи и слияния несовместимых характеров, и сейчас он видел только воплощенную женственность, какую искал в первых любовницах и бывшей жене. Всё было не то. Да куда им? Ведь он сравнивал их с нею. Отложив сэндвич, Пфефферкорн подошел к Карлотте.

Окно смотрело на каменную террасу, с которой открывался вид на угодья, запутанностью и размахом под стать особняку. Просматривались массивные глиняные стены и темно-рыжие крыши флигелей.

– Вот оно все, – сказала Карлотта.

– Прекрасный дом.

– Нелепый.

– Ну, может, капельку.

Карлотта улыбнулась.

– Прости, что я не выступил, – сказал Пфефферкорн.

– Пустяки.

– Мне неловко.

– Не переживай. Я рада, что ты здесь. Так давно не виделись, Артур. Такое чувство, будто нужно заново знакомиться. Расскажи о себе.

– Все то же. И я тот же.

– Как дочка?

– Обручена.

– Это ж чудесно, Артур! И кто счастливчик?

– Его зовут Пол, – ответил Пфефферкорн. – Бухгалтер.

– Ну? Какой он?

– Да что сказать… Типичный бухгалтер.

– По-моему, все чудесно.

– Помолвка пятнадцатого апреля.

– Ты рад за нее, правда?

– Конечно, – сказал он. – Надеюсь, все будет хорошо.

Карлотта обеспокоилась.

– А что, есть причины сомневаться?

– В общем, нет.

– Так в чем дело?

– Да ни в чем. – Пфефферкорн помолчал. – Просто я всегда представлял ее… знаю, глупо звучит… с кем-то вроде меня.

– А он твоя противоположность.

– Почти. – Пфефферкорн потеребил губу. – Такое впечатление, будто отвергнуто все, что я олицетворяю.

– Что именно ты олицетворяешь?

– Наверное, бедность. Неудачу.

– М-да.

– Я ревную, – сказал он.

– Взгляни иначе: для нее ты настолько прекрасен, что, отчаявшись найти твое подобие, она выбирает кого-то совершенно непохожего.

– Интересный подход.

– Стараюсь, – сказала Карлотта. – Когда свадьба?

– Еще не решили.

– Да уж, современная мода. Обручатся, а со свадьбой дотянут, когда уж поздно рожать детей. В наше время было иначе. Всем не терпелось пожениться.

– Было невтерпеж потрахаться.

– Прекрати. Тебя послушать, мы жили в пятнадцатом веке.

– Нет, что ли?

– Артур, ты и впрямь ужасный