Пфефферкорн кивнул.

– Хочешь взглянуть? – спросила она.

– Если угодно показать.

– Угодно. И он бы хотел, чтоб ты к нему зашел.

Следом за Боткином, погнавшимся за стрекозой, они шли рощицей, тревожа папоротник и низко свисавшие ползучие стебли. Стало сумрачно. Будто шагаем в преисподнюю, подумал Пфефферкорн. Обогнули мшистый валун и вышли на опушку, испятнанную одуванчиками и дикой морковью. Колотя хвостом, пес поджидал их возле приземистого деревянного сарая.

– Вуаля, – сказала Карлотта.

Пфефферкорн оглядел строение:

– Смахивает на хлев.

– Он и был.

– Ничего себе.

– Прежний хозяин был этакий фермер-аристократ. Разводил элитных коз.

Пфефферкорн фыркнул.

– Не смейся, – сказала Карлотта. – Хорошие особи шли по пятьдесят тысяч и больше.

– За козу?

– Тут бедняки не селятся. Помнишь такую фиговину на колпачке авторучки? Ну, чтоб зацеплять? Это он изобрел.

– Мой будущий зять обалдеет.

– Биллу здесь нравилось. Он называл это своим убежищем. «От чего?» – спрашивала я. Он не говорил.

– Наверное, не в буквальном смысле, – сказал Пфефферкорн. – Ты ж его знаешь.

– Знаю, уж поверь. – Карлотта озорно улыбнулась. – Иногда кажется, будто я слышу запах. Козлятины.

Пфефферкорн потянул носом, но ничего не учуял.

– Ладно, – сказала она. – Давай посмотрим, где творилось волшебство.

Рабочий домик больше всего поразил своей скромностью. Лишь десятую часть сарая выгородили и довольно скудно меблировали под кабинет. Невероятно, что в столь убогой обстановке создавалось несметное богатство, которое Пфефферкорн только что видел. На колченогом столе покоились электрическая пишущая машинка, стакан с ручками и аккуратная стопка рукописи. Пфефферкорн поежился, увидев знакомую расстановку.

За тридцать с лишним лет картина рабочего места почти не изменилась. Кресло, которое определенно часто служило кроватью. Низенький стеллаж, уставленный творениями Билла. Над столом обрамленная фотография Карлотты – строгий портрет, сделанный лет пятнадцать назад. Под ним снимок Билла, послуживший основой для пригласительной открытки и изображения на панихиде. Оригинал был снят на яхтенной пристани. Билл в капитанской фуражке стоял на заваленном канатами пирсе и беспечно ухмылялся, за ним садилось солнце, подпалившее океанскую кромку.

Так и не отыскав хозяйских ног, опечаленный пес улегся под столом.

– А ведь я чуть не отправилась с ним, – сказала Карлотта.

Пфефферкорн посмотрел на нее.

– Ну, в тот день. В последнюю минуту передумала.

– Слава богу.

– Думаешь? Только пойми правильно. Я вовсе не рассчитываю, что мы оба оказались бы в раю и вальсировали на рыхлом облаке… Но… чувствую себя виноватой. – Она показала на рукопись: – Это новая книга.

Увесистая пачка, листов в пятьсот, а то и больше. Пфефферкорн смахнул пыль с титульной страницы.

Можно как угодно относиться к автору, но сердце сжалось от вида навеки незаконченной работы.

– Что с ней будет? – спросил Пфефферкорн.

– Если честно, еще не думала. Во всех заботах это казалось неважным. – Карлотта потерла щеку. – Наверное, рано или поздно придется сжечь.

Пфефферкорн смотрел недоуменно.

– Знаю, знаю, – сказала она. – Грандиозные семидесятые годы девятнадцатого века. Бессмыслица – в компьютерную эру. Ты не поверишь, все свои черновики он печатал на «Оливетти». Это единственный экземпляр.

Пфефферкорн не отводил взгляд.

– Что? – спросила Карлотта.

– Ты хочешь ее уничтожить?