По правде сказать, у меня не было любимого времени года. Мне нравилась комфортная погода, которая у нас в Питере гость нечастый. Снег? На снег я любила смотреть из окна. Вечером, в свете фонарей, это напоминало фон к рождественской мелодраме. И тогда так сладко мечталось, что в наше садоводство проложат нормальную дорогу, я напишу бестселлер, заработаю хреналион денег, перестрою дом под зимнее жилье, заведу спутниковый интернет и составлю компанию бабкам-отшельницам. Ну и собаку, может, куплю наконец. Буду сидеть в кресле у камина, положив ноги на ее теплый бок, пить глинтвейн с солеными сушками и писать, писать...

Вот только почему эти сладкие мечты всегда отдавали какой-то грустинкой? Может, потому, что они были… одноместными, как люкс в гостинице?

Но сейчас… Вокруг фонаря вились снежинки, с бутерброда в тапки сыпались крошки, а я улыбалась шире двери. Если бы захотела выйти из кухни, так и застряла бы в проеме.

Пискнул телефон.

Воцап. Ник.

«Спокойной ночи, Женя!»

«Спокойной ночи», - ответила я, не с первого раза попав по стрелочке отправки.

Вино? Да нет, вино давно выветрилось. Просто… просто…

А кстати, я вспомнила, о чем дважды начинала думать – и дважды меня что-то сбивало.

Чтобы случайно ехать мимо моего дома, надо было сначала узнать, где я живу. Неважно каким образом. А зачем узнавать, если есть телефон и можно позвонить? Наиболее очевидный ответ: чтобы якобы случайно проехать мимо моего дома, остановиться и позвонить. Ему повезло, что я и правда живу по этому адресу, да еще и оказалась дома. То есть рядом с домом, но это уже неважно. Тут как раз и была единственная случайность.

Это показалось таким нелепым и таким забавным, что… твою мать, у меня треснула губа. Не резиновая ведь, чтобы ее так растягивать.

Слизывая кровь, я села за компьютер – и тут улыбка свернулась сама собой.

Это что? Блядь, что это такое, а?!

Когда тебя любят читатели, это зашибись как приятно. Но кормят автора все-таки продажи. А продажи – это циферки. Вот циферки и двинули мне под солнышко. Таких ужасных за первые два дня у Нины еще не было. Даже без рекламы. Обычно любая книга за неделю влет набирала тысячи полторы, а то и две библиотек и вылезала в первую сотню жанра. Конечно, топы над этим посмеялись бы, но Нинка не была топом и не писала в тренды. Нас с ней вполне устраивало.

Сейчас библы застыли на условно красивой цифре 222 – даже меньше, чем было утром. Рейтинг умер на рубеже второй тысячи. Поглавная статистика намекала, что читатели заглядывают и убегают, теряя тапки.

«Леш, - написала я таргетологу, - а чего у нас за пиздец такой творится?»

«Да хз, - тут же прилетело в ответ. – Не идет что-то. Третий раз объявление меняю, и все мимо. Может, тебе начало переписать?»

Это мы уже проходили. У Жанки была одна провальнейшая книга, на которую даже подписку не удалось открыть. Так и писала бесплатно, потом подала на продажу уже готовую. Четыре раза переписывала пролог – не помогло. Покупали ее только по скидке, по одной-две штуки. Наверно, это величайшая загадка самиздата: почему одну книгу даже без рекламы рвут из рук, а другая, вполне цашная, не заходит от слова совсем, сколько бабла в нее ни вбухай.

«Так, ладно. Поменяй еще разок и крути самое удачное. До конца недели. Потом тормознем до подписки и продолжим. Если что – запишем в плановые убытки».

Свифт, описавший войну между тупоконечниками и остроконечниками, обзавидовался бы, узнав о будущей дискуссии сетераторов на тему «удалять – не удалять». Одна партия уверяла, что книгу, не набравшую за первые три дня триста (пятьсот, восемьсот, тысячу) библиотек, надо сносить и писать новую, потому что впахивать три месяца для двух десятков реальных читателей – потеря времени и финансовый убыток. Другие считали, что подобные фокусы подрывают доверие к автору, а заодно и к чтению в процессе в целом.