Рос малыш быстро, никаких признаков нездоровья не проявлял, несмотря на трудности со своим рождением. Был очень любопытным, подвижным, своенравным и смешливым. Смеяться он любил практически так же, как и кричать без причины. Особенно смешным, по его мнению, был отец, но в целом он как начал улыбаться с третьего дня, так и продолжил всех обсмеивать.

А еще он был безымянный.

Хоть все в доме и звали его Димой, но Матвей продолжал отказываться регистрировать ребенка.

– Теперь ты будешь Гусеничкой! – торжественно заявил он на пятимесячный день рождения сына, когда тот научился ползать.

– Матвей, это уже не смешно, – покачала головой Джен.

– А я не шучу. На личинку он уже не похож, а вот на гусеницу – очень даже. Да, Гусеничка? – поинтересовался он, подхватывая на руки сына, который дополз до края кровати, и прижал его к себе. Ребенок радостно рассмеялся.

– Он уже откликается на имя Дима. Давай не будем его путать. Да, Димочка? – подражая мужу, поинтересовалась Джен, дергая сына за ногу. Тот радостно ей разулыбался, протягивая руки и вынуждая прижать его к себе.

– Ничего. Привыкнет к Гусеничке, – не сдавался Матвей.

И не сдавался еще пару месяцев. А потом в семье крикливой и смешливой Личинки-Гусенички грянул конец света: начали резаться зубки. Ор стоял страшный, в доме не спал никто. Матвей не спускал ребенка с рук, рычал на любого проходящего мимо и уговаривал сына успокоиться. Лекарства, которыми нервный родитель успел запастись, не помогали, Покровский психовал от собственной беспомощности, когда ребенок начинал захлебываться рыданиями. И даже не позволял матери взять того на руки.

В середине ночи у малыша поднялась небольшая температура, что полностью ввело родителя в ужас.

– Надо в больницу! – орал он, бегая с градусником в одной руке и с сыном в другой.

– Не надо! – нервничала не меньше него Джен. – Дай мне его. Я его покормлю, и он успокоится.

На некоторое время ребенок в руках матери действительно затих, но потом снова заголосил, и отец опять отобрал его, прижав к себе и продолжив гулять по дому между комнатами и этажами. Под утро малыш все-таки притих и заснул, но папа его от этого менее нервным не стал. И с первыми лучами солнца пожелал видеть у себя в доме врача.

Женщина прибыла вскоре после звонка Джен, но Матвей не спешил передавать ей мирно посапывающего у него на руках сына, придираясь к врачу то из-за слишком молодого возраста, то из-за температуры ее рук. Джен все это время стояла рядом и била его между лопаток, краснея на глазах. Врач же злилась.

В конце концов дите ей отец доверил. И она принялась его осматривать. Малыш проснулся, увидел над собой незнакомую женщину и тут же захныкал, заставляя вновь нервничать рядом стоящего отца.

– Вы ему больно сделали! – возмутился Покровский, когда она попыталась измерить температуру, а ребенок закричал.

– Матвей! – гаркнула Джен на мужа, понимая, что ее сын вполне может орать без всякого повода. Впрочем, как и его папаша.

Врач зло глянула на Покровского и снова принялась за осмотр.

– Ну что же ты так плачешь, маленький? – поинтересовалась она ласково у ребенка. – Как тебя зовут, голубоглазик? – обратилась она вроде к ребенку, а вопрос явно адресовала Джен, избегая смотреть на Матвея.

– Дмитрий. Не сюсюкайтесь с ним, а осматривайте, – рявкнул Покровский. Джен было до такой степени за него стыдно, что она даже не обратила внимания на произнесенное имя.

Врач разве что зубами не заскрежетала, продолжая осмотр и пытаясь справиться с ребенком, который усиленно отпихивал ее руки от себя.