Матвей отвел от нее взгляд, некоторое время смотрел на вновь засыпающего сына, а затем опять ткнул его пальцем в щеку. Малыш тут же встрепенулся и раскрыл с готовностью рот. Покровский радостно усмехнулся и получил удар локтем под ребра от жены.

– Он мне личинку напоминает. Такой же мелкий, несуразный и глупый.

– Сам ты глупый, – прошипела девушка.

– Пусть его зовут Личинкой, – усмехнулся он, повернувшись к Джен с торжеством во взгляде. – Иначе… Андрей!

Так началась война мамы и папы за имя для ребенка. Матвей упорно называл сына Личинкой, а Джен – Димой. И в счете вела мама – хотя бы потому, что все домочадцы единогласно одобрили выбранное ею имя. Лиана же вообще была в полном восторге. Причем иногда Джен казалось, что в экстаз бабушку приводит именно выбранное имя, а не сам внук.

– Димочка! Димасик! Дима! Митичка! Дмитрий! Димулечка! – слышалось из разных углов дома и от разных людей.

Но с папой справиться не удавалось, он продолжал гнуть свою линию: давал ребенку клички и отказывался регистрировать того под «дурацким» именем.

Тем не менее война касательно имени не мешала молодым родителям боготворить свое чадо и обожать друг друга. После трудной беременности они еще больше прикипели друг другу, ведь теперь их связывало не только хорошее, но и трудные испытания и общее сокровище.

Несмотря на опасения Джен, Матвей влюбился в сына очень быстро. И иногда ей даже казалось, что он обожает его даже больше, чем она. Он наотрез отказывался отпускать ребенка с рук, когда у него была возможность побыть дома. Таскался с ним, словно хвастался перед всеми, и гордо именовал «СЫН». Сын его тоже обожал и, как только стал бодрствовать чуть больше пары часов в сутки, тут же начал капризничать, требуя свою любимую няньку и не давая взять себя на руки никому другому.

Джен начали вызывать на задания уже через несколько дней после родов, из-за чего нервничала не только девушка, но и сын с мужем. Причем последний иногда ворчал даже более противно, чем кричал первый. После же того, как ребенку исполнился месяц, Джен пришлось вступить в ряды Стихий в полную силу. И вот тогда-то младший Покровский начал проявлять характер, громко вереща, когда его пытались взять на руки посторонние. Причем к посторонним он относил и теток, и друзей родителей. Мирился только с Лианой, и то нехотя.

Стоило же вернуться в дом родителям, как капризы прекращались, будто до этого он не доводил всех вокруг своими криками и визгами. На руках у отца затихал и был готов к тому, что тот будет таскать его за собой по дому, словно собачку, зажав под мышкой.

Внешне он по мере взросления становился все больше и больше похож на Матвея. Глаза его так и остались ярко-голубыми и даже издали не были похожи на родовые серые глаза семьи Покровских. Черты лица также все больше становились похожими на отцовские, он даже пытался хмуриться как отец. Матвей, конечно, не преминул этим хвастаться перед всеми, отчего Джен становилось обидно, и она старательно рассматривала ребенка, пытаясь найти в нем и свои гены.

– У него мои уши, – так однажды после купания заявила она мужу, вытирая полуспящего малыша.

Матвей недоверчиво хмыкнул и отмахнулся. А на следующий день Джен застала его с сыном на руках, повернутых боком к зеркалу. Сначала она не сообразила, что Матвей пытается высмотреть в своем отражении, кося глазами, но задать вопрос не успела.

– Не-а, уши тоже мои. Тебе показалось, – заявил он, когда она подошла ближе. Ребенок на его руках весело заугукал, словно насмехаясь над выражением лица матери.