Из дыры донесся голос Тремонта, гулкий и какой-то неживой:

– Ну и пахнет же здесь, начальник.

– Не обращай внимания. Продвигайся вперед!

Вот исчезли в дыре колени Тремонта, затем пятки. По стенкам плясали тусклые зайчики, отбрасываемые фонарем.

– Начальник, тут такой запах…

– Я сказал, не обращай внимания! – был ему ответ.

В голосе Тремонта появилась скорбная нота:

– По-моему, это говно. Ах ты, черт, так и есть, говно… вытащите меня скорее, а то я сейчас… ма-а-а-а… – дальнейшие звуки сомнений не вызывали.

Это меня доконало. Я уже не мог удержаться. Все, что копилось во мне целый день (да что там день – тридцать лет!), вдруг вырвалось наружу, и я захохотал как ненормальный – откуда он только взялся в этих серых стенах, не признающий никаких границ смех свободного человека? И какое же это было наслаждение!

– Вытащите его отсюда! – завизжал Сэм Нортон.

А я до того разошелся, что даже не понял, кого он имеет в виду, меня или Тремонта. Я схватился за живот и топал ногами и все не мог остановиться. Я бы не смог остановиться даже под угрозой расстрела.

– Вытащите его, я сказал!

Да, господа присяжные заседатели, он имел в виду меня. И меня вытащили и поволокли в карцер, где я провел пятнадцать суток. Приличный срок. И все эти пятнадцать суток, стоило мне вспомнить об этом дурачке и бедолаге Рори Тремонте, причитающем «говно… так и есть, говно…», и представить себе, как в это время Энди Дюфрен, одетый с иголочки, мчит на юг в собственной машине, на меня нападал новый приступ смеха. В общем, скучать в карцере мне было некогда. Веселился же я так отчаянно, наверно, потому, что душой и сердцем я был там, мне казалось, что Энди Дюфрен – это я, я, который, искупавшись в дерьме, вынырнул чистенький по ту сторону мрачной стены и вот теперь держу путь к Тихоокеанскому побережью.

О дальнейших событиях я потом узнал из самых разных источников. Хотя какие уж там особенные события. После того как Рори Тремонт потерял в канализационной шахте свой завтрак, он, по всей видимости, решил, что терять ему больше нечего, и двинулся вперед. Сорваться головой вниз он не боялся – труба оказалась настолько узкой, что надо было протискиваться. Дышал он, по его собственному признанию, урывками и старался гнать от себя мысли, что вот так можно себя заживо похоронить.

Наконец вертикальная шахта уперлась в главный коллектор, куда стекались нечистоты из всех четырнадцати сортиров пятого блока; эту трубу проложили тридцать лет назад, и рядом с ней, возле искореженного отверстия, Тремонт нашел геологический молоток.

Энди удалось вырваться на свободу, но путь к ней оказался нелегким.

Труба главного коллектора была еще ýже, чем та, по которой спустился вниз Рори Тремонт. Дальше он не полез, и других волонтеров, насколько мне известно, не нашлось. Это было уже почти за гранью. Когда Тремонт обследовал рваную дыру и инструмент, которым она была пробита, из коллектора выскочила крыса. Позже он клялся и божился, что крыса была размером со щенка кокер-спаниеля. В каком виде бедняга выбрался из канализации – словами не передашь.

В отличие от Тремонта, Энди Дюфрен в коллектор полез. Возможно, он знал, что через пятьсот ярдов труба выведет его к ручью, петляющему среди болот западнее тюрьмы. Скорее всего, знал. Синьки с планом-чертежом инженерных сооружений Шоушенка не держались за семью печатями, при некоторой изобретательности он мог изыскать возможность взглянуть на план одним глазком. Такая натура: если он за что-то брался, то медленно, но верно доводил дело до конца. Наверняка он знал или разузнал, что коллектор пятого блока был последним в Шоушенке, еще не подключенным к новой ассенизационной системе, и наверняка он отдавал себе отчет в том, что если ему не удастся осуществить свой замысел до середины семьдесят пятого года, то он уже не осуществит его никогда, потому что в августе нас должны были подключить к общей системе.