– Боюсь, тебе не повезло, – сказал я. – После смерти Джима налоговое управление, вероятно, открыло все его депозитные ячейки. Как это положено, в присутствии душеприказчика.
Энди с улыбкой постучал пальцем по моей голове.
– А ты молодец. Котелок варит. Но мы предусмотрели вариант, что Джим может умереть раньше, чем я выйду из этого заведения. Депозитная ячейка оформлена на имя Питера Стивенса, и раз в год адвокатская фирма, взявшая на себя роль душеприказчика Джима, посылает в банк «Каско» чек за пользование ячейкой. – Он помолчал. – Питер Стивенс только и ждет, когда его выпустят из этой ячейки – со свидетельством о рождении, с карточкой социального страхования, с водительскими правами. Водительские права, кстати, шесть лет как просрочены, именно столько лет прошло со дня смерти Джима, но их легко восстановить, пять долларов все удовольствие. Еще там лежат квитанции об оплате коммунальных услуг. А еще – восемнадцать контрольных акций, каждая на сумму десять тысяч долларов.
Я присвистнул.
– Питер Стивенс заперт в депозитной ячейке банка «Каско», а Энди Дюфрен заперт в депозитной ячейке тюрьмы Шоушенк, – продолжал он. – Баш на баш. А ключ к ячейке с деньгами и новой жизнью спрятан под камнем из вулканического стекла на бакстонском лугу. К тому, что я тебе рассказал, Ред, могу добавить: последние лет двадцать я с особым интересом просматриваю колонку новостей – не затевается ли в Бакстоне какое-нибудь строительство? Боюсь, что в один прекрасный день я открою газету и прочитаю, что там решили проложить железнодорожную ветку, или построить муниципальную больницу, или отгрохать современный торговый центр. И моя новая жизнь окажется похороненной под толщей бетона или сваленной вместе с кучей мусора в болото.
– Как это ты еще не сбрендил? – вырвалось у меня.
Он улыбнулся.
– Пока на западном фронте без перемен.
– Но ведь могут пройти годы…
– Да. Хотя, надеюсь, меньше, чем думают местные власти и Сэм Нортон. У меня просто не хватит терпения ждать так долго. Сиуатанехо и этот маленький отель не идут у меня из головы. Больше мне от жизни ничего не надо, Ред, и разве я этого не заслужил? Я не убивал Гленна Квентина, я не убивал свою жену, а отель… я не хочу чего-то особенного. Поплавать в океане, позагорать, пожить в просторной комнате с открытыми окнами. Простые человеческие желания. – Он выбросил камешки. – Знаешь, Ред, – обронил он как бы между прочим, – если удастся осуществить задуманное… мне понадобится человек, который может все достать.
Я надолго задумался. Меня смутило не только то, что мы строим воздушные замки, сидя в вонючем тюремном дворе под перекрестными взглядами вооруженных охранников на вышках.
– Я не гожусь для этой роли, – сказал я. – Там, на воле, мне не притереться. Я теперь, как говорится, человек режимный. Здесь я могу достать все, согласен. А там с этим нет проблем. Там, если тебе нужен плакат, или молоток, или какая-то пластинка, или кораблик в бутылке, под рукой всегда найдется хренов справочник. Здесь такой справочник – я. А на воле… на воле я не буду знать, к чему и с какого боку подступиться.
– Ты себя недооцениваешь. Ты до всего дошел своим умом, всего сам добился. Для этого надо быть незаурядным человеком.
– О чем ты! У меня даже нет школьного аттестата.
– Знаю. Не бумажка делает человека человеком. Так же как не тюрьма лишает его человеческого облика.
– Энди, на воле я не протяну. Поверь мне.
– Подумай, – бросил он, вставая, и тут как раз дали сигнал об окончании прогулки.
Он уходил, как свободный человек, который только что предложил работу другому свободному человеку. И одного этого оказалось достаточно, чтобы на какое-то время я себя таким почувствовал. Вот что мог с тобой сделать Энди. С ним ты вдруг забывал, что у вас обоих пожизненное, что ваши судьбы находятся в руках говнюков из комиссии по досрочному освобождению и псалмопевца – начальника тюрьмы, которого вполне устраивает нынешний статус Энди Дюфрена. Чем плохо иметь ручную собачку, умеющую подсчитывать налоги, – чудеса в решете!