– Мария Александровна Ульяшина, – представилась женщина, – мы по поводу комнаты, – и протянула Буклиевой ордер.

Эти слова громом прогремели в ушах Анны Ивановны. «Интрига, – подумала она, автоматически беря ордер, – завтра же всё выяснить и немедленно хлопотать. Ведь мне положительно говорили, что никакого ордера не выписано, и пока нет никаких определённых претендентов. Интрига!» Она взяла себя в руки и вчиталась в ордер. Выписан он был на имя Владимира Ильича Ульяшина. Несмотря на шок от неожиданности и расстройство, что-то щёлкнуло в голове Буклиевой от этого сочетания отчества и фамилии, она их определённо слышала и по какому-то нашумевшему делу, не самарскому, это точно, и довольно давно. Анна Ивановна быстро перебрала несколько лет назад и, дойдя до шестьдесят первого, остановилась: стоп, вот оно! Она бросила быстрый взгляд на Ульяшину и разглядела лишние, не по возрасту, морщины, и тёмный, под стать платью и платку, цвет лица, и общую подавленность, скорее даже усталость от ударов судьбы. Мария Александровна, в свою очередь, поймала этот взгляд, и, догадавшись, чем он вызван, твёрдо выдержала его.

«Крепка», – отметила про себя Анна Ивановна, но вслух жёстко сказала:

– Это моя комната, по закону и справедливости. Я её никому не отдам. Хотите, вызывайте милицию, пусть они меня отсюда выносят.

Она не могла не сказать этой фразы. Она готовилась к этому моменту много дней, она повторяла её все последние часы, когда в освободившуюся комнату внесли её кресло и она утвердилась в нём.

– Зря вы так, Анна Ивановна, – мягко сказала Мария Александровна.

– Я, как мне помнится, вам не представлялась, – ответила Буклиева.

– А мы здесь уже были, посмотрели комнату, поговорили с вашими бывшими соседями. К сожалению, вас не застали. Тогда бы и объяснились. А так я понимаю, всё это для вас неприятная неожиданность.

«И ведь никто ничего не заметил, никто не предупредил. Всё сама!» – с грустью отметила Анна Ивановна. Она уже несколько минут испытывала нарастающий дискомфорт и, наконец, догадалась, в чём дело: посетительница по-прежнему стояла перед ней, держа сумочку обеими руками.

– Олег, стул! – крикнула Анна Ивановна, стараясь быстрее исправить неудобную для неё ситуацию – надо же так опростоволоситься, воистину квартирный вопрос портит людей!

Олег прекрасно изучил бабушкины интонации. Он понял, что, во-первых, стул надо принести быстро, желательно бегом, во-вторых, что «стул» – это не табуретка с кухни, не продавленные стулья из родительской комнаты, это «венский» стул из бабушкиной комнаты, и, в-третьих, что стул необходим один, молодому человеку присесть не предлагалось. Олег обернулся в одно мгновение и почтительно пододвинул стул Марии Александровне. Та, благодарно кивнув, села и расправила юбку на коленях.

– Да вы не волнуйтесь, бабушка, – впервые подал голос Владимир, который до этого стоял рядом с Олегом, смотря в окно, как будто всё происходящее в комнате не имело к нему никакого отношения, – я тут долго не задержусь.

– Ведьма с Лысой Горы тебе бабушка, – обрезала его Анна Ивановна, которую возмутило даже не обращение, а общий тон, улыбочка молодого человека и легкая картавость, которую в другое время и при других обстоятельствах сочли бы очаровательной, но в данный момент восприняли нарочитой и пренебрежительной.

– Весьма вероятно, – без всякой обиды поспешил согласиться с ней Владимир, – в любом случае место происхождения моих предков вы изволили угадать совершенно точно[2], – с улыбкой добавил он и опять повернулся лицом к окну. Тут он будто впервые заметил Олега, сунул ему руку, представляясь: «Владимир», – и добавил, не особо понижая голос: «Крута бабка!»