- Что за черная кошка пробежала между вами? – вдруг спрашивает она, и я на некоторое время теряюсь.

Большим зверем урчит мотор машины, солнце яркими бликами пляшет на серебряных кольцах, тихо играет радио. Но тишина в салоне машины кажется настолько плотной, что её можно резать ножницами, как мокрый темный шёлк.

- Что молчишь? – интересуется она. – Только не надо отговорок, я всё прекрасно вижу. Вера ходит вся злая, раздражительная, но при этом ощущение, что обидели вовсе не её.

Я смотрю на собственную сумку, тереблю кисточку-украшение на застёжке.

- Есть немного, Олеся Константиновна, – наконец-то произношу. – Вы правы.

Некоторое время мы не находим нужных слов. Я не должна была говорить… разные вещи про Макса, обсуждая и сплетничая. Вера – показывать переписку Максу. Мы обе виноваты в случившемся. И озвучивать это не хочется. Личное дело, что ни говори.

Машина проезжает мимо огромного торгового центра, краем глаза я замечаю знакомый черный «джип». Сердце почему-то ёкает. Хмурюсь, закусываю нижнюю губу, вспоминая нашу последнюю встречу. Не стоило, пожалуй, так резко с ним… Макс не виноват в том, что пишут в новостях горе-журналисты, стремящиеся поднять рейтинги и удержаться за рабочее место.

- Послушай меня, девочка, - произносит она, внимательно глядя на дорогу. – Я не задаю лишних вопросов, вы не маленькие, сами разберётесь. Только прошу об одном: не наворотите дел. Вы ещё молодые, головы горячие. Что-то сотворите, потом будете жалеть. Помни, ты мне очень симпатична как человек, Тая. Не хотелось бы, чтобы вы с Веркой разбежались в разные стороны.

Она снова замолкает.

Я делаю рваный вдох.

- Просить ни о чем не могу, конечно, - тихо продолжает Олеся Константиновна. – Но всё же прошу подумать над всем, что будешь делать.

Машина тормозит возле выставочного центра, я вижу, что двери открыты и внутрь входят люди. Благодаря мачехе Верки всё же приехала вовремя. Испытываю благодарность пополам с неловкостью. Не та нота, на которой хотелось бы закончить этот разговор.

- Спасибо, что подвезли, - говорю я так же тихо и искренне.

Выхожу из машины, аккуратно прикрывая дверцу. Всегда стараюсь так делать, ибо прекрасно помню, что для некоторых водителей даже нечаянный хлопок – оскорбление на всю жизнь.

- Просто подумай, Тая, - спокойно повторяет Олеся Константиновна, ничего не требуя.

- Подумаю. Хорошего вам дня, - говорю я и отхожу от машины.

Непременно подумаю. Только сейчас, увы, не до этого. Потому что мысли полностью занимает грозная Лизавета, глядящая на меня из окна, подбоченившись.

- Упс, - еле слышно бормочу я, виновато улыбаюсь и спешу в выставочный зал.

Кажется, меня все-таки будут бить. И не только ногами, но и произведениями искусства.

…Картины Лизаветы – это всегда фантастика, холодноватая страсть и жажда неизведанного. Голодный и броский модернизм с острой геометрией и приковывающими взгляд линиями. Когда смотришь, не можешь сразу сказать, что перед тобой, океанская бездна или быстроногий ветер, но вот ощущения… Лизавета рисует душой, и это чувствуется. Не всегда всё должно быть четко и понятно, порой нужно, чтобы отзывались не логика и рационализм, а чувства и эмоции.

Часто, глядя на строгую и собранную Лизавету, не сразу сообразишь, что эти картины написаны её рукой. Но стоит только немного поговорить, и становится ясно: никто другой нарисовать этого не мог.

Людей на выставке много. Лизавета, прекрасная в своём светлом костюме, дает интервью какому-то телеканалу. Слышатся щелчки фотоаппаратов, вопросы сыплются один за другим. Я брожу мимо полотен, потягивая шампанское. После разговора с Олесей Константиновной нужно подумать и прийти в себя. Шум и суета на выставке – прекрасный фон, чтобы заглушить собственные чувства. Ибо было неприятно. Что-то царапало в душе. Этот разговор с Олесей Константиновной… Намного легче было бы, если б мы с ней не встретились. Потому что сейчас я чувствую себя нашкодившей кошкой. И это не слишком приятное чувство. Но мироздание любит пошутить.