— Ну прости меня, прости, — Юля отчаянно цепляется в мои руки, — ты бы не разрешил, я знаю.

— Да, потому что твоя безопасность мне важнее, чем просьбы твоей сестры, — взрываюсь я, не удержавшись. Юля сжимается в комочек, снова прикрывает лицо руками, снова начинает всхлипывать.

Нет, этот диалог сейчас бесполезен.

Я оставляю Юлю искать ампулы от морфина — причем если мы не найдем эти чертовы ампулы, вот где нас ждет большая и горячая преисподняя.

Потому что без ампул наркоконтроль организует ответственной за хранение этой дряни Юлы миленькое обвинение в распространении наркотиков. Просто потому что почему бы им его не устроить?

Если Юла ампулу найдет — будет сочинять большую и длинную объяснительную, как технический работник, которую нужно было выдворять из комнаты с сейфом перед каждой проверкой, узнала код.

Помогать ей в настоящий момент даже желания нет.

Это ведь надо было умудриться, промолчать о таком вот “малюсеньком недостатке” у племяшки. После таких вот закидонов почему-то уже даже не очень странно отношение Юлы к своей беременности. Но от того оно выводит меня из себя еще сильнее.

Какие еще секреты скрывает от меня невеста?

Времени переварить происходящее просто нет.

Я не успеваю даже полпути до своего кабинета пройти, как от Тимирязева прилетает гневное “Давай ко мне!” с такой кучей восклицательных знаков, что даже сомнений нет, что сейчас меня ожидает.

С учетом того, что состояние взаимного недовольства друг другом у нас сейчас никуда не делось — легкой эта беседа не будет. И беседой, в принципе, тоже.

Я угадываю.

Тяжелый, густой, вкатывающий в пол рык Тимирязева слышится уже на подступах, и каждый, кто оказывается хотя бы в зоне слышимости, уже испытывает желание втянуть голову в плечи. Из трех извергающихся изо рта Артема слов, два — исключительно матерные.

Мда, давно я его не видел в таком состоянии.

— У вас десять минут разобраться, в чем дело с камерой. Иначе собирайте вещи, — рявкает Артем, когда я вхожу, и почти что швыряет телефон на стол. Опирается на столешницу тяжело.

— Что-то еще случилось?

— А ты и об этом не в курсе? — острый взгляд Артема впивается в мое лицо.

— Ну, если ты меня вызвал, значит, сам собирался рассказать, — сдержанно замечаю, — и видимо, да, случилось. Я слушаю.

С Тимирязевым бесполезно воевать на эмоциональном поле. Он неплохо владеет собой на переговорах, но с сотрудниками работает плохо и регулярно срывается на резкости. И лучше всего возвращает его на землю именно деловой тон. Тогда он припоминает, что он не только хозяин мира, но и еще, ко всему прочему — владелец клуба. И у него должно быть какое-то лицо.

— Во-первых, Вяземский уже знает о нашем случае, — Артем яростно стискивает челюсти, — ему уже сдала все какая-то клубная крыса и я уже получил от него комментарий, в духе, что настолько сомнительные партнеры его юристов не особо устраивают. И нам нужно в срочном порядке или замять эту ситуацию, чтобы, не дай бог, не пошли слухи, что мы тут наркотой торгуем, или — можем помахать деньгам этого старого мудака ручкой.

— Он уже отказался от контракта?

— Он приостановил выплаты до официального результата расследования. Сказал, что подумает над пересмотром или расторжением нашего соглашения, — Артем говорит на одном дыхании, глядя в одну точку, — я его гребаного сыночка наверх турнирной таблицы по гладким скачкам выпихнул, у него два новых спонсора. А Захар Максимович хочет меня кинуть.

— Мы ведь понимали, что так может быть. У Вяземского у самого неважная репутация.