Ладно, черт с ним. Я пролетаю оставшееся расстояние за несколько секунд и резко разворачиваюсь к Нику.

— Все, проводил, свободен.

— Ты не могла бы освободить мою сумку, Эндж? — улыбка Ника выглядит неестественно спокойной. — Мне не хотелось нарушать твоих границ и делать это самостоятельно.

— А разве ты не торопишься? — едко цежу я, чувствуя как внутри побулькивает злость. — К работе, к невесте, к свадебным хлопотам?

— Пятнадцать минут у меня есть. Я подожду.

— Вам вообще-то нельзя здесь находиться, — пытаюсь отбиться из последних сил.

— Втроем — нельзя. Одному — можно. Ну и на всякий случай… — Ольшанский поправляет сдвинутую на подбородок медицинскую маску.

Каждый раз когда я с ним говорю — испытываю непередаваемое ощущение, будто я цунами, а он — волнорез, предназначенный для моего уничтожения. Иначе почему раз за разом направленное в его сторону недовольство неизбежно оказывается проигнорировано?

И он не уйдет без сумки. Я его знаю. Боже, как же бесит, что я его настолько хорошо знаю.

— Что ж, придется сделать это побыстрее, — тихо шиплю я и, желая покончить с этим, шагаю в палату.

Ник без лишних слов двигает следом.

В палате чуточку попроще — здесь Ирина рассказывает кому-то по телефону, как плохо и скучно ей в больнице, с деталями — про то, как паршиво здесь кормят. Её много, её очень много. И хорошо, потому что…

— Как прошло с Тимирязевым?

Удивительный он все-таки человек. Умудряется не повышая голос перекричать очень громкую Ирину.

— Никак, — я раздраженно дергаю за язычок молнии, расстегивая стоящую на моей кровати спортивную сумку, — лучше бы не говорила. Можешь позлорадствовать.

— С чего мне это делать, Эндж?

— С того, что ты ведь меня предупреждал и все такое, — огрызаюсь я.

Все что есть внутри меня — кровоточит, разодранное в лохмотья.

Меня ведь и вправду предупреждали. Не один раз. Но я не хотела слушать советы от человека, решившего, что моя любовь к нему — это очень неудачная шутка. И не хочу сейчас.

— Мне ужасно жаль, что ты оказалась в этой ситуации, Эндж, — без всякого укора замечает Ник, — он изначально не был тебя достоин.

— Это не твое дело.

В который раз я это повторяю? В тысячный? Когда он уже меня услышит?

Когда поймет, что его жалость для меня оскорбительна?!

Наверное, стоило сказать ему, чтобы и эту свою передачку уносил с собой обратно, мне от него ничего не нужно, но прежде чем я соображаю это сделать — я вытаскиваю из его сумки лежащий сверху свитер и замираю.

Дзынь, дзынь — брякает за спиной прошлое.

Длинный свитер с пингвином, уютная розовая толстовка, этакое мини-платье, которое совершенно не к лицу той, что следит за тем, чтобы тридцать человек подчиненных её отдела занимались на работе работой.

Но для того, с кем ты так часто зависала не на работе. Ездила на выходные за город…

Для того, от кого секретов не было...

— Я думала, ты пошутил про мою одежду, — севшим голосом комментирую я, — или заехал ко мне, взял у Ангелины…

— Подумал, что лучше возможности вернуть тебе твои вещи у меня уже не будет.

Ох-х…

Даже не думала, что слово “Вернуть” может вот так глубоко полоснуть меня по сердцу. Звучит так, будто они ему были поперек горла и ужасно не терпелось избавиться от этих ужасных напоминаний об ошибке по имени “Анжела”.

— Помойки работают без выходных. Давно мог избавиться от моего тряпья, раз оно тебе так мешало, — бесцветно произношу, вытаскивая из сумки еще и три своих футболки. Теплые носки, в которых я часто шастала по квартире Ника, когда мы засиживались и уезжать куда-то становилось поздно… Бог ты мой, тут даже заколка есть, которой я закалывала волосы.