—  Ищите!

Богатыри смотрели на меня растерянно, я на них —  ласково, по-доброму.  И хотя душу приятно грело злорадство, свой страх я все еще не чувствовала отомщенным. А потому припомнила еще кое-что из сказочных сюжетов:

—  А чтобы у вас мыслей глупых не возникло… Слуги мои верные! —  позвала я, и порадовалась, до чего хорошо получилось:  властно, требовательно, пронзительно. —  Приглядите-ка за гостями дорогими, чтобы у них к рукам чего не прилипло! 

И глумливо добавила:

—  Но если найдут побратима —  разумеется, могут забрать!

И, величественно кивнув, развернулась и пошла в избу. На пороге спохватилась, обернулась:

—  Ах, да. Живность мою обидите —  небо с овчинку устрою.

Ну а что? Блефовать так блефовать!

Блеф удался на славу: добры молодцы лицами больше не только не сияли, но и здорово взбледнули.

Правда, вслед за ними, боюсь, взбледнула и я —  потому что на столбах медленно и зловеще разворачивались внутрь двора черепа.

На лавку в избе я осела, а не опустилась.

За закрытыми дверями как-то разом накатило всё: и отголоски пережитого страха, и осознание, с каким огнем я игралась (шутка ли, шесть мужиков, глухой лес, до ближайшего отделения полиции —  шесть дней на собаках и еще чуть-чуть межмировым порталом!).

Кстати, о межмировых порталах: надо как можно скорее выбираться домой. Срочно, немедленно, пока никто не понял, что из магии мне доступна только каменная физиономия и управление охранным периметром предшественницы. Да и то, второе —  “интуитивно понятное”, как говорят у нас об интерфейсах, когда хотят заменить приличным аналогом  выражение “методом научного тыка”. Пока что мне везет и каменная физиономия творит чудеса —  но если от меня собственно чудес и потребуют, то на ней я далеко не уеду. Физиономия вообще не для езды предназначена…

Но шутки —  шутками, а факт остается фактом: в моем мире нет магии, в этом —  супермаркетов, и, подозреваю, даже ведьмы на зиму делают заготовки. А я что-то во время нашего хозяйственного квеста не видела здесь ни трехлитровых банок, ни закаточной машинки! Так что надо полагать, местные технологии консервации отличаются от известных мне. 

Домовой полностью так и не проявился: метнулся серой, едва заметной тенью от печи к столу —  и на столе, будто сами по себе, стали появляться миски.

—  Гостемил Искрыч! —  тихонько позвала я. —  А как здесь у вас на зиму припас принято заготавливать?

Спросила просто так, лишь бы мысли отвлечь от неприятной компании, что сейчас шарилась по двору, и тут же устыдилась: так расцвел от этого вопроса домовой. Даже скрываться перестал!

Проявился, огладил широкую короткую бородку.

—  Грибочки квасим по-всякому —  и с брусничкой, и со смородиновым листом, капусточку кислую в кадушках солим —  да на ржаной муке-то, до того хороша капусточка выходит, прежняя хозяйка очень уважала! Яблочки моченые любила опять же! 

Он перечислял и перечислял, а я все грустнела.

—  Понятно. Значит, помру с голоду. Потому что ничего из этого я делать не умею: ни мочить, ни солить, ни квасить.

—  Ыть! —  поперхнулся Гостемил Искрыч. —  Да как можно, матушка! При живом-то домовом! 

От его искреннего возмущения стало совсем стыдно —  как будто я ему пообещала что-то, наврала с три короба, что останусь и никуда не уйду!

—  Ты, Гостемил Искрыч, с готовкой меня, конечно, не оставишь —  но только припасы для этого откуда-то добыть надо.

—  Как —  откуда-то? Как —  добыть?! —  негодовал домовой, и борода его возмущенно дрожала. —  Тебе, матушка, окрестные селенья всё, чего надобно сами поднесут! Все, кто на твоей земле живет, кто с твоей земли кормится и твоей защитой на ней жив!