- Идем на детскую площадку, - Леша тянет меня за руку, и я подскакиваю со скамейки у подъезда, на которой мы милуемся последние полчаса.

Мы приходим на площадку. Леша садится на карусель и сразу же тянет меня к себе на колени. Она медленно, с тихим скрипом кружится, пока мы неистово целуемся. И голова моя тоже кружится. Сознание плывет, когда Лешина ладонь ныряет мне под подол платья и гладит бедро высоко-высоко, у самой кромки трусиков.

- Моя мама завтра будет на рынке с утра и до четырех, - бормочу ему в губы. - Может, придешь ко мне?

- Завтра я уеду, Любань.

Отрываюсь от него и пытаюсь в темноте рассмотреть любимые глаза.

- Куда?

- В столицу. Я всего на два дня. Надо поработать сверхурочно. Вернусь с подарками, - он приглаживает мои волосы, заправляя выбившиеся из косы локоны за уши. Потом кладет ладонь на мою шею сбоку. - Ну чего так разволновалась?

- Да нет, - пожимаю плечами. - Просто… я буду скучать.

- И я, Любаш, - отвечает он и снова целует сладко-сладко. И голова опять кружится вместе с каруселью.

А на следующий день Леша уезжает. Только вот не на два дня, а почти на неделю.

Однажды утром, спустя пять дней после его отъезда, я просыпаюсь. Сажусь на кровати и чувствую, как подступает тошнота. Сначала легкая, а потом она усиливается. Накатывает волнами, раздирая горло. Я вскакиваю с кровати и несусь в туалет. Едва успеваю откинуть крышку и склониться над унитазом, как меня тошнит. Только позывы прекращаются, тут же повторяются. Еще и еще, пока через некоторое время наконец не стихают. Но меня все еще мутит. Все тело дрожит и голова немного кружится. Встав на ноги, хватаюсь за раковину, накрывая ладонью небольшой скол на ней, и смотрю в зеркало. Бледная. Может, съела что-то не то? Мама вчера с рынка принесла пирожки с квашеной капустой. Неужели они?

Приведя себя в порядок, иду на кухню. Мама жарит оладушки, которые я так сильно люблю уплетать со сгущенкой. Но сегодня от запаха разогретого домашнего подсолнечного масла мутит. Я сглатываю ставший в горле ком и, схватив стакан, набираю воду и жадно пью. Выпиваю целый стакан, и мой взгляд падает на стоящую на столе ряженку. Беру картонный пакет с ней, отрезаю кончик и пью прямо из него.

- Это еще что за вандализм? - хмурится мама.

- Ох, вкусно, - выдыхаю я, возвращая пакет на стол. - Мам, а тебя не тошнит после вчерашних пирожков?

- Меня вообще не тошнит, - отвечает мама, переворачивая партию оладий, и снова смотрит на меня.

- Блин, кислого чего-то хочется.

- А тебя что, стошнило? - спрашивает она, прищурившись.

- Ага. Наверное, пирожки были все же не совсем свежие. Или масло подгоревшее.

- Люба, - медленно произносит мама.

- М? - поднимаю на нее взгляд, которым перед этим шарила по столу в поисках чего-нибудь кисленького.

- Люб, а ты со своим этим… не согрешила?

- В каком смысле? - бормочу, краснея.

- Ты спала с этим своим хулиганом? - строже спрашивает она.

Я тяжело сглатываю.

- Мам… - произношу тихо и пячусь к двери.

Она выключает печку и, бросив на стол лопатку, идет на меня. Разворачиваюсь и бегу в свою комнату, которой служит зал. Забегаю, а мама - следом за мной.

- Люба! - рявкает она так, что я, как в детстве, поджимаю задницу, чтобы по ней не прилетело тяжелой маминой рукой. Отступаю за диван, создавая между нами преграду. - Ну? Спишь с этим непутевым?

- Чего это он непутевый? Он и джинсы мне вон купил, и шубу обещал.

- Обещал он! - ругается она. - Мне тоже много кто чего обещал. Так спишь?

- Было пару раз, - бубню, опуская взгляд.

- Ну что за дура? - всплескивает мама руками. Срывает с плеча кухонное полотенце и пытается ударить меня им по заднице, но я вовремя отскакиваю. - Где твои мозги? Весь двор будет называть тебя потаскухой! А если в подоле принесешь? Что люди скажут? Как я им в глаза смотреть буду?