Не сразу вспоминаю про работу, на которой меня не было прошлой ночью. Я работаю посменно. Завтра вновь мой выход и только сейчас я догадываюсь заглянуть в мобильный.

Черт! Двадцать пять пропущенных и три гневные смс-сообщения. Надо позвонить, но сил нет, слов нет. Завтра моя смена, но я не могу выйти и совсем не знаю, что сказать в свое оправдание. Потому что мне нечего сказать.

Пишу начальству, что заболела и получаю кучу гневных пожеланий и обещаний быть уволенной по статье. Ха... если бы она только знала, что мне пришлось пережить, да... да к черту! К черту работу, начальницу и всех на свете. Есть я и мама с папой, есть Лика и...всё что ли?

Сижу в отупении с телефоном в руках, все еще надеясь, что Лика передумает и позвонит. В коридоре мерзко мигает лампочка, вот-вот потухнет и от этого становится жутко.

Неожиданно и коварно на город опускается ночь. Она заглядывает в окна, принося с собой былые страхи, больше похожие на животный ужас и отчаяние. Отчаяние накрывает с головой, пугая картинками из страшного дома, сжимая виски и выворачивая душу наизнанку. Зажимаю уши руками, не хочу слушать собственный крик, и прячусь в угол. Или лучше под кровать, да, точно! Но вначале нужно забаррикадировать дверь, так вернее. Так точно никто не придет, если только через окно. Хотя вряд ли они проберутся на третий этаж, и все же надо держаться подальше от окон.

На цыпочках крадусь ко входной двери, боясь услышать биение собственного сердца, не то, что скрип пола. Осторожно заглядываю в глазок, не притаился ли кто там, за дверью. Тишина, гробовая и тяжелая убивает, напоминая мне ту тишину. Хочется слышать чьи-то голоса, но в подъезде тихо, как всегда в это время. Проверяю замки, все ли закрыто. Волнует одна мысль — у Маски есть ключи, а значит он в любой момент может вломиться и взять меня тепленькой. От одной этой мысли тело превращается в кисель, становится непослушным и хочется бежать куда подальше, но бежать-то некуда.

Скрип кухонного стола по ламинату будит соседа снизу. Как там его зовут? Толя?

Звонок в дверь, к которой я только что доволокла тяжеленный стол, застает врасплох.

— Катя? Вы дома? Вы там мебель что ли таскаете?

Голос его скорее насмешлив, чем сердит, но я все равно молчу, стараясь больше никак не выдать своего присутствия. Не хочу никого видеть. Тем более мужчину, тем более у себя дома, да и скорее всего он вызовет мне бригаду скорой помощи, увидев, во что я превратила пол, таща стол для баррикады.

— Вы от меня прячетесь? Ну ладно... — смешок, шаги, — Вы только больше ничего не таскайте пожалуйста. Спокойно ночи.

Выдыхаю, в бессилии облокотившись о многострадальный стол, и не представляю, как я смогу пережить эту ночь.

Шторы зашторены, дверь забаррикадирована, но мне все равно страшно. Свет не выключаю, чтобы не уснуть и долго таращусь в белый натяжной потолок с кучей встроенных лампочек. Считаю их, словно они овечки, лишь бы не думать о Психе, Лысом и татуированном. А особенно о Маске.

И все-таки я засыпаю, сама не замечаю, как, а просыпаюсь, когда сквозь плотные шторы просачивается яркий и теплый солнечней луч. Он щекочет мне щеку и я, кажется, даже улыбаюсь, пока окончательно не просыпаюсь с пониманием, в какой реальности я проснулась.

Встаю, все еще немного корчась от боли в отбитом теле, которое сегодня особенно сильно ноет, и осторожно прокрадываюсь к окну. Отодвигаю штору в сторону и не могу поверить своим глазам.

На площадке с визгом носится малышня, и противно лает соседская мелкая собака, таская в разные стороны на поводке хозяйку — полусумасшедшую соседку лет сорока с высоким бантом на голове. Странный художник несется со своим мольбертом в сторону рощи, как всегда что-то беззвучно бормоча себе под нос. Где-то вдали гудят автомобили, выдыхая из себя выхлопные пары, а в вышине поют птицы, вдыхая эти пары вместо воздуха и захлебываясь своим пением на вдохе. Сонные мамочки с колясками гуляют туда-сюда по узкой дорожке двора, и пьяный дворник ворчит себе под нос нецензурные ругательства, подвергаясь немой критике прохожих жителей.