Но в чем моя вина?!

Первый камень бросила Лукерья. Она стояла прямо передо мной: высокая, грузная, с искаженным от злости вспотевшим лицом. В налитых кровью глазах читалось явное желание меня придушить, но по правилам я должна была умереть не от рук…

Ее камень угодил мне в ключицу. Тут же в бок уткнулись острые пики вил. Следующий камень отскочил от плеча и упал в пыль.

Слезы застилали глаза. Я изловчилась, дотянулась до камня, почти получилось его схватить, но одна из женщин наступила мне на руку и с силой вдавила мои пальцы в землю.

Крик вырвался из горла сам собой.

Камни сыпались на меня дождем, ругательства смешались в сплошную какофонию звуков. Я уже не могла разобрать, кто и что говорит, и только закрывала лицо от ударов.

– Стойте! – Злой голос моей бабушки я услышала бы и в шуме урагана.

– Уходи, старая, – сквозь зубы прошипела Лукерья. – Девку твою больную замуж никто не берет, так она на чужого мужика позарилась! Околдовала его, проклятая! Все знают – околдовала!

Я со стоном приподнялась, помогая себе левой рукой. Правая кисть распухла и не двигалась, да и лицо, кажется, заплыло. Или же зрение по какой-то причине ухудшилось, или удары в лицо были сильнее, чем я чувствовала.

Оправдываться перед соседками сейчас не было никакого смысла. Меня не услышат, мне не поверят. Не знаю, что Кузьма рассказал своей жене, но ему она верит больше, чем кому бы то ни было.

– Прокляну! – В крике моей бабушки слышалось отчаяние. – Пошли все прочь, иначе прокляну!

Я не видела – чувствовала, как женщины отступают. Их голоса становились тише, а ругательства уже не были такими уверенными.

– Ты что это, старая, удумала? – Лукерья наступала на мою бабушку.

Я сжалась в комочек, моргнула, и зрение прояснилось. Теперь я видела, что бабуля вооружена граблями, платок висит на шее, а седые волосы всклокочены. От слез пыль на ее лице размазалась дорожками. Костлявые руки изо всех сил сжимали черенок.

– Пошла отсюда! – Бабушка замахнулась граблями на Лукерью.

Тетка моя дурой не была и мать свою боялась. Не уважала, не любила, просто боялась.

На ее месте любой здравомыслящий человек, услышав от моей бабушки «Прокляну!», дал бы деру из деревни и никогда не возвращался.

Зло настроенные соседки, подружки Лукерьи, растеряв всю свою воинственность, разбежались и теперь наблюдали за происходящим из-за высоких заборов.

Лукерья отвернулась от матери. Бросила на меня колючий взгляд и сплюнула:

– Сдохнешь, будь уверена. И бабка тебе не поможет. Пакость вонючая.

Я уронила голову на землю. Со слезами на глазах прижимала к себе раненую руку и рыдала в голос, уже не сдерживаясь.

Вчера ночью Кузьма ползал передо мной на коленях и умолял помочь. Так просил, что я не могла отказать, за что и поплатилась.

Конечно, ни о какой близости с ним и речи не было.

Но почему он всем солгал?

Женщины ушли, испугавшись гнева моей бабушки, но я знала, что для меня еще ничего не кончено и уже ничего не будет как раньше.

Не камнями забьют, так задушат. Не задушат, так утопят. Не утопят, так сожгут.

Знать бы, что именно Кузьма сказал Лукерье, так ведь не признается.

Ну а его тайну я сохраню. Я поклялась молчать.

– Аннушка, золотце мое. – Бабушка отбросила грабли и опустилась передо мной на колени. – Вставай, милая, вставай. Пойдем домой, не бойся. Ничего больше не бойся.

Я слышала ее как сквозь толщу воды. Ревела раненым зверем, со слезами вымывая из души всю боль и весь стыд. Позор, которому меня подвергли, деревня не забудет еще долго.

– Бабушка, – я проглотила ком слез, – я ничего не сделала! Веришь мне? Между мной и Кузьмой ничего не было!