Угрюмо сопя, Давид повалился на спинку дивана. Рывком подхватил бокал, выхлебал бурбон и выдохнул, обмякая.

Багров молчал, рассеянно водя ладонью по щеке, и Валькенштейн очень серьезно, раздельно спросил:

– Скажи-ка, Данила-мастер, зачем ты, вообще, прилетел сюда? Чего хотел?

– Честно? – губы русского миллиардера дрогнули. – Хотел получить еще одно доказательство в пользу четвертой версии.

– Ну, и как? Получил?

– Получил, – твердо ответил Данила. – А… Хоть что-нибудь осталось от того… альфа-ретранслятора? Хоть что-то из бумаг, файлов, чертежей?

– Осталось, – невозмутимо сказал Давид. – И что-нибудь, и хоть что-то. А тебе зачем?

Багров резко подался к нему.

– Хочешь в «Альфу»? – выпалил он.

– Хочу.

– И я хочу! Я не пожалею миллиарда, а Димон соберет команду физиков, которые не верят ни в бога, ни в черта, ни в Эйнштейна! А если… Нет! А когда мы научимся транспозитировать и в «Альфу», и в «Бету», я точно прижму Наталью Павловну, или кто она там! И тех, кто ее послал, тоже возьму на цугундер! Не фиг вмешиваться в нашу жизнь! Ни с благими, ни с худыми намерениями! Это наша «Гамма», а иномирцам тут не место! И… – уняв яростный натиск, Данила ухмыльнулся: – Торжественно клянусь и обещаю – наша самая первая капсула будет на двоих! На меня и на тебя! Согласен?

Давид молчал полминуты, а потом затрясся от неслышного смеха.

– Тебя как по батюшке? – осведомился он, утирая ладонью слезы.

– Данил Ильич.

– Давид Маркович, – церемонно представился Валькенштейн. – Согласен!

Четверг, 17 марта. Ночь

«Альфа»

Ново-Щелково, улица Колмогорова

Дом затих с вечера, но это была тишина живая, наполненная смыслом. Риту я оставил посапывавшей в подушку – волосы разлохмачены, одеяло небрежно откинуто, и лунный свет скатывается по изгибу спины… Картинка!

Инка на всю неделю махнула в Ленинград, на гастроли, а Талия, учуяв невысказанное Ритино желание, решила проведать родителей. Ну, прелесть же… Три прелести…

Шлёпая босиком, я осторожно спустился по лестнице, не забыв перешагнуть скрипучую ступеньку. В темноте мерцали красным угли в камине, они словно перемигивались с индикаторами охранительной системы. А с кухни, пролившись в окно, струилось сиянье полной Луны. С известных пор я зову ее с большой буквы.

Это раньше естественный спутник Земли был отдан на откуп поэтам, а теперь там работает Инкин папа, и Бур Бурыч, и еще сотни людей, мужчин и женщин, молодых и не очень.

Прекрасное далёко незаметно подступило вплотную, на расстояние вытянутой руки, оно дышало и пело, нашептывая: «Счастье для всех, и даром!»

Хорошо!

Посетив санузел, я вернулся в холл и подкинул щепочек в камин, раздул угли – огонь нехотя, словно спросонья, облизал лакомство, и занялся, постепенно разгораясь.

«На тебе еще», – подумал я, скармливая пламени дровишки.

Повеяло слабым теплом, и я осторожно присел на диван, касаясь подушек голой задницей.

– Греешься, да? – опал тонкий голос Риты, и тут же взвился, уводя в бездну страдания: – А я там одна! Мёрзну!

Пробежав на цыпочках, женщина плюхнулась мне на колени, прижалась, и я мигом обнял ее.

– Мерзляка…

– Ага…

Мы затихли, глядя на завивавшиеся лоскутья огня, на шаткий вихорёк искр и дыма, что утягивался в трубу. Потянуло смолистым духом.

– Вычитал вчера в польском «Экране», – гордо улыбнулся я. – Лично Мишель Семан из города Парижа дивиться изволил, отчего это у самых знаменитых в мире актрис имена начинаются на букву «М»? Знаешь, как он их перечислил? «Маргарита Гарина, Мэрилин Монро, Марлен Дитрих, Мишель Мерсье, Мэрил Стрип, Моника Белуччи…»