– Всё будет хорошо, Мишечка… – выговорила пассажирка. Голос ее подрагивал. – Слышишь?

– Слышу, маленькая.

Разогнать тяжелую машину непросто, зато и остановить – проблема… По всей базе метался персонал, бегала солдатня, с воем носились пожарные машины. Еще один армейский грузовик, мчавшийся к хлипким воротам из металлической сетки, не привлек подозрительных взглядов.

М-809 высадил створку будто мимоходом, та лишь ржаво взвизгнула, ломаясь и царапая бампер. Кто-то шарахнулся на КПП, и под колеса лег асфальт, уводивший на северо-восток, туда, где синела пильчатая линия гор.

– Всё будет хорошо… – твердила Рита заветную мантру, и я мотнул головой, словно отбрасывая сомнения.

Тот же день, раньше

Инджирлик, Сарычам

Рехаваму Алону даже не пришлось маскироваться – пожилой еврей выглядел, как всякий престарелый турок. Да и кому еще придет в голову прогуливаться под пальмами в черной паре и в шляпе того же траурного цвета? Только старперу…

Правда, пришлось повозиться, чтобы арендовать ресторанчик на главной улице, но оно того стоило – весь этот район рядом с авиабазой не зря прозвали «Маленькой Америкой». Офицеры из Штатов снимали здесь дома, отоваривались, вместе с рядовыми, в местных магазинчиках, закупались сувенирами и прочим ширпотребом. А где янки развеяться, пропустить стаканчик-другой? И вечерами в Инджирлике громко звучала английская речь – даже резвые турецкие зазывалы покрикивали: «Кам он, кам он!»

Алон горделиво усмехнулся, высмотрев свеженамалеванную вывеску – «Saloon Bon-Ton». Они даже распашные дверки навесили у входа – «крылья летучей мыши» называются. И стилизация под ковбойское питейное заведение сработала – американцы повалили на звуки расстроенного фортепиано.

Ариэль Кахлон в стетсоне перебирал аккорды, неумело, но со старанием, а на стене висела знаменитая табличка: «Не стреляйте в пианиста, он играет, как может». Чем не вестерн?

Полковник взял на себя закупку съестного и горячительного, а в ролях поваров, барменов и официантов выступали его «гвардейцы». Давняя примета: белые господа не замечают прислугу. Они могут обсуждать при них важные, подчас секретные вещи, как будто у тех нет глаз и ушей…

Впрочем, нельзя сказать, что Алон использовал служебное положение, лишь бы увильнуть от грязной работы – в постоянных разъездах легко заводить полезные знакомства. А во время ланча или «файв о`клока» почему бы старичку и самому не заглянуть в «салун»? Побаловать себя чашечкой кофе, допустим? Тем более, что у Гилана Пеледа открылся талант барристы…

Рабби придержал за собой качающиеся дверки, и меланхолически прошествовал в уголок, за столик у окна. Правда, не потому что любил следить за прохожими. Просто напротив, совсем рядом, устраивались двое офицеров в его звании.

Наивная самоуверенность янки всегда смешила Рехавама – заокеанские гости вели себя по-хозяйски, нагло и хамовато, но это вовсе не испорченность. Просто они такими выросли. Американцу с рождения внушают, что белая раса превосходит все прочие, а его нация – исключительная, самая-пресамая!

И маленькие Джонни впитывают эти затхлые истины, как сухая тряпка – воду. Попахивает нацизмом? Так это он и есть! Однако большого Джона, когда тот вырастет, укорять подобным нельзя – обидится. Не поймет, поскольку заматерел, окончил Гарвард или Вест-Пойнт, а внутри остался тем же мальчиком – туповатым, убого информированным мещанчиком, не способным мыслить хорошо.

Но затвердившим на всю жизнь, что он – патриций, а всё остальное человечество – жалкие плебеи, которым не повезло родиться в «сияющем граде на холме».