Ану-син гремела посудой и молчала.

Баштум между тем вела разговор дальше:

- Ты достигла того возраста, когда девушек берут замуж: пора подумать о будущем...

Ану-син с грохотом поставила на стол глиняную миску, до краёв наполненную ширвой*, и на его поверхности появились мутные лужицы.

- Я не собираюсь выходить замуж ни за одного из этих мужланов, для которых жена – безропотная рабыня, ежегодно рожающая детей! – в негодовании воскликнула девушка.

Маленькая женщина невольно сжалась всем телом, опустив голову.

С тех пор, как Ану-син научилась говорить, Баштум в беседе с нею ни разу не повысила голос, ни разу не произнесла обидного слова. Когда она смотрела на Ану-син, внутренний голос говорил ей, что отцом девочки был человек, привыкший повелевать другими. И теперь, думая о будущем Ану-син, она понимала, что в словах девушки есть правда, что по праву крови ей следовало бы стать женой какого-нибудь вельможи. Редкая красота девушки, и её горделивая осанка, и чрезмерное честолюбие были даны ей природой не для того, чтобы она провела свою жизнь в убогом селении на краю Аккада. Бедная женщина, наделённая богами добрым сердцем и, увы, не слишком острым умом, не могла придумать, как лучше устроить дальнейшую жизнь Ану-син, и потому приняла предложение Техиба как утопающий хватается за соломинку.

- Не сердись, родная, – ласковый голос девушки вывел Баштум из её грустных раздумий. – Я лишь хочу, чтобы ты поняла меня. Ну посмотри: разве эти руки с узкими ладонями и тонкими пальцами предназначены для работы на земле? разве не пострадает изящная форма этих лёгких ступней от глины, которую они будут месить? разве не будет обидно, если эта нежная, словно лепесток персикового цвета, кожа увянет раньше времени, загрубеет от обильного солёного пота, а эти ясные глаза потускнеют от слёз и шитья при тусклом свете лучины в поздний вечер?

Баштум слушала Ану-син и в который раз поражалась тому, какой разной она бывает. Ещё недавно разъярённая, точно пантера, она говорила грозно и гневно, а несколько мгновений спустя ласковый мелодичный голос звучал из уст самого кроткого в мире создания.

- И ещё скажи: разве для того ты выпестовала меня, чтобы теперь отдать в грубые руки какого-нибудь неотёсанного болвана, чью скотскую похоть будет удовлетворять это тело?

Произнеся последние слова, Ану-син провела руками по своей округлой упругой груди, тонкой талии, плавно переходящей в крепкие бёдра, с нескрываемой гордостью – как бы призывая Баштум полюбоваться собой и вместе с ней разделить восхищение.

- Не могу не согласиться с тобой, дочка, – проговорила наконец Баштум. – Во всём Аккаде вряд ли найдётся равная тебе по красоте...

Вздохнув, она вспомнила всё, о чём ей говорил Техиб, и жалобным голосом спросила:

- Но что же мы будем делать, когда наступит День невесты?

Ану-син промолчала. Тогда Баштум решила передать ей весь разговор с хазанну – слово в слово, без утайки. Голос её то звенел от негодования, то дрожал от слёз. Девушка слушала внимательно, не перебивая.

- Так что же делать? – повторила свой вопрос маленькая женщина и с мольбой взглянула на Ану-син.

Странное выражение молнией озарило лицо девушки, однако она так ничего и не ответила.

Ламашту – в аккадской мифологии женщина-демон, поднимающаяся из глубин подземного царства и насылающая на людей бедствия, болезни и голод.

Ширва – овощной суп.

21. Глава 20. Рискованное решение

В первый день месяца хибур* боги наконец смилостивились над народом Аккада.

Утром ещё стояла над городами и селениями жаркая пелена и, казалось, всё живое скоро задохнётся от духоты. Но вот, под вечер, тяжёлые чёрные тучи заволокли небо, молнии раскроили его ослепительными вспышками, порывисто задул ветер, загрохотал гром – и в землю ударили упругие дождевые струи. Народ Аккада возликовал. Во всех храмах бога дождя и бури жрецы славили его имя торжественными песнопениями, прихожане возносили на алтарь всемилостивого Адада щедрые жертвоприношения.