- О Адад, буря яростная, ты справедлив к богам, снизойди же своей милостью и к нам, смертным!

- Царственный Адад, пошли нам дождя, дабы святая вода наполнила наши арыки, и пусть царственность твоя навеки до пределов земных и небесных сияет!

Люди, страшно измождённые, отощавшие, падали на колени, отбивали тяжёлые поклоны – ух! ух! ух!..

Только одинокая девичья фигурка застыла под сенью пальмы, в стороне от всех.

- Скажи, зачем твоя неразумная дочь вызывает гнев богов и людей? Отчего упрямится? Отчего не молится вместе со всеми? – выговаривал хазанну Техиб маленькой женщине с круглым, по-детски открытым, но изрезанным морщинами лицом.

Жители селения, озираясь на них, разбредались по своим убогим хижинам. Едва ли не треть алу уже выкосил беспощадный Иркалл; у тех же, кто ещё держался на ногах, оставалась надежда на то, что Адад услышит их мольбы.

- Знаешь ли ты, что люди хотят гнать её прочь из общины? – понизив голос, прибавил Техиб. – Они думают, что возвращение Ану-син принесло им несчастье.

- Не говори так, абу! – воскликнула женщина, избегая колючих взглядов односельчан; в глазах у неё стояли слёзы. – Ты же знаешь, что причина бедствий вовсе не в Ану-син. Ведь её рождение благословила сама владычица Иштар...

- Да, я помню об этом, – Техиб кивнул и продолжил изменившимся голосом: – Но мне известно также другое. Послушай, Баштум, я составил гороскоп твоей дочери и вот что я скажу. В тот день, когда она родилась, не только Иштар в облике утренней зари явилась благословить дитя. Другая могучая богиня в образе птицы распростёрла над твоей хижиной свои незримые крылья: тринадцать лет назад отворились двери подземного чертога львиноголовой Ламашту*.

- О абу, не заставляй меня страдать! – вскричала маленькая женщина дрожащим от слёз голосом. – Речи твои несправедливы и оскорбительны для моего слуха! Крылья птицы, что прилетела в день рождения Ану-син к моему дому, не были черны как ночь! Сизая голубка коснулась своим нежным крылом чела девочки, осеняя её своей божественностью...

- Каждый из нас волен видеть знаки богов по-своему и на свой лад толковать знамения, – отозвался Техиб, покачав головой.

Он хотел прибавить ещё что-то значительное к своей речи, но не успел – в этот момент девушка, о которой шла речь, стремительно приблизилась к нему.

- Негодование людей несправедливо, – сказала Ану-син, глядя в сощуренные глаза старика. – Моё нежелание молиться вместе с ними раздражает их, они думают, будто я повинна в их несчастиях. Но ведь это же глупо! Ибо разве может бог гневаться на одну-единственную девушку, равнодушно взирая на страдания целого народа?

Девушка усмехнулась одними уголками губ и затем прибавила с вызовом:

- Или Адад дожидается моей покорности и моей мольбы?

Баштум охнула, всплеснув руками, и с испугом взглянула на хазанну.

Но тот безмолствовал и, словно в ожидании чего-то, спокойно глядел на девушку.

- Так вот. Я скажу сейчас и смогу при всех повторить слова: пусть выгорит всё дотла, пусть солнце упадёт на землю – но Ану-син никогда не опустится на колени! – после этого неожиданного, повергшего Баштум в смятение, заявления Ану-син гордо вскинула голову.

Глядя вслед удалявшейся девушке, Техиб мизинцем почесал кончик носа и задумчиво произнёс:

- Никогда в своей жизни – а я прожил и повидал немало – не встречал я девушек, подобных Ану-син. Наивная юность, которой неведомо зло, пленительная невинность, которой чужды страсти, уживаются в её натуре с удивительной для её возраста дерзостью. Облик её столь привлекателен и нежен, сколь и обманчив, ибо ей, женщине, присущи черты, которые обычно выделяют сильных духом мужчин. Но сейчас она играет с огнём, и её гордыня может погубить её. Судьба Ану-син по-прежнему в твоих руках, Баштум. Родная мать вверила её твоим заботам в надежде, что отдаёт своё дитя в заботливые руки, и ты оправдала её надежды.