А я слышу только стук, выглядываю из-за спин: Егор лежит на полу без сознания.

— Что с ним? — спрашивает второй детектив. — Проверь пульс.

Мне кажется, что это мой пульс остановился, я забыла, как дышать. Не верю, что это происходит со мной здесь и сейчас.

— Он дышит, надо вызывать скорую.

— Похлопай по щекам.

— Н-не надо хлопать, — говорю помертвевшими губами. — Заносите ко мне в квартиру.

— Девушка, он на вас хотел сообщить?

— Заносите, я все объясню.

— Это ваш знакомый? — полицейский в кожанке сурово смотрит на меня.

— Д-да. Просто я считала его погибшим.

— Твою ж мать! — присвистывает второй, длинный, худой парень с ежиком на голове. — Но протокольчик придется составить.

Я лишь киваю. Сама не понимаю, зачем это делаю. Квартиру купила за кровные деньги и совершенно законно. Через администратора крупной риэлторской конторы, кем я работаю, проходит много списков освободившегося вторичного жилья. Часть фонда мэрия отдает нуждающимся по очереди, а часть выставляет на продажу.

Вот так я и узнала, что квартира по хорошо мне знакомому адресу вдруг продается.

Как? Почему?

Егор сам вполне мог продать двушку. Это было естественно, учитывая образ жизни Макарского. Боевой офицер спецназа постоянно на колесах и на крыльях, там, где заварушка, всегда он.

Но почему ее выставила на продажу мэрия? Это казалось ненормальным. Я начала разбираться, так и прочитала о смерти Егора.

От шока едва не свалилась со стула. Начала выяснять подробности, которые оказались неутешительными.

Не знаю, как пережила эту новость. Одно дело жить в разных концах страны и верить, что он где-то там ест, пьет, дышит, кого-то любит. И совсем другое понимать, что отца Ариши больше нет в живых.

Ариша!

Я ведь лелеяла мечту, что когда-нибудь познакомлю дочку с ним. Встретимся случайно, Макарский увидит малышку и сразу поймет, как она на него похожа. Те же волнистые волосы, такие же губы и ровненький нос. И тот же упрямый и несговорчивый характер. Если любит кого-то, то навсегда, а если ненавидит, — тоже на всю жизнь.

— Хозяйка, посторонись, — просит полицейский в кожанке.

Я прижимаюсь к стене. Сейчас мозг в полной прострации, не способен воспринимать действительность. Детективы останавливаются в коридоре, выжидательно смотрят на меня.

— Да-да, сюда!

Я выхожу из ступора, открываю дверь в детскую. Егора заносят, кладут на Аришину кровать.

— Это моя комната! — кричит возмущенная дочь.

Но я прижимаю ее к себе, сейчас не в состоянии ни успокаивать, ни уговаривать.

— Может, все же скорую? — спрашивает длинный полицейский с сомнением. — Что-то с мужиком не так. .

— Попробую привести его в чувство.

Я бегу за аптечкой, где хранится и нашатырный спирт, пропитываю им ватку, подношу к носу Макарского.

Он морщится, чихает, открывает глаза. Они совершенно пустые, будто подернутые плёнкой, но сияют такой детской наивной чистотой и синевой, словно смотрю на ребенка.

— Эй, мужик, ты нас видишь? — трясёт его за плечо крепыш.

— Эм... — мычит Егор. — Где я?

— Ты в чужой квартире. Помнишь нас?

— Н-нет.

— Это ты вызвал полицию?

— Отстань!

Макарский отваливается от приставучего полицейского, поворачивается набок, поджав ноги к животу, и снова отключается. Но по глубокому и родному дыхание понятно, что он просто спит.

— Ни хрена себе мужика жизнь ухайдакала! — присвистывает коротышка.

— Тише! — шиплю я на него. — В квартире ребёнок.

Я веду полицейских в кухню, подписываю протокол и, лишь проводив их за дверь, осознаю, что натворила. Сажусь к столу, подпираю голову руками, а в голове бьётся вопрос: «Что я наделала?»