К чести матери, она не задает лишних вопросов. На удивление понимающе хмыкает и хлопает меня по плечу, после чего уходит сделать звонок. А я хватаюсь побелевшими пальцами за дверной косяк и закрываю глаза, отчаянно повторяю как мантру.
– Это правильно, Лина. Ты поступаешь правильно, не смей жалеть об этом.
И так – по кругу.
Но чёртов аутотренинг не срабатывает от слова «ни черта». Где-то глубоко в душе зреет понимание – я пожалею. Потом, много лет спустя, я пойму, что совершила ошибку, и буду изводить себя этим. Но это будет не сейчас.
Это я тоже понимаю прекрасно.
Глава 4
Артём, сейчас
– И что? Неужели ничего нельзя сделать?
Я в тысячный раз повторяю вопрос, от которого меня начинает тошнить, и отстранённо раскачиваюсь в кресле.
Вперёд – назад. Вперёд – назад.
Несчастная кожаная спинка жалобно скрипит, а мой голос звучит устало и безэмоционально. Мне не больно, не страшно, не обидно – мне насрать. Даже если речь идёт о жизни моего ребёнка. Я тупо выгорел и устал реагировать на внешний мир. Тем более, что…
Криво усмехнувшись, я гляжу на суетливого старичка-доктора и безуспешно пытаюсь вспомнить. Какой там по счёту это психолог? Пятый, десятый? И все, сука, как заведённые твердят одно и то же – ваш ребёнок никогда не восстановится, никогда не сможет говорить. И знаете, что?
Я катастрофически задолбался слушать этот грёбанный лейт-мотив неудачи. До мерзкого тремора. До зуда на кончиках пальцев. До рези под ребрами. До…
– Понимаете, Артём Сергеевич, – как будто прочитав все, что написано у меня на лбу, профессор Ленский промокает лысеющий затылок платком и сочувственно вздыхает. – У вас замечательная девочка. Её развитие соответствует возрасту, у неё прекрасные коммуникативные навыки и жажда знаний…
Всё это, в качестве подачки, мне кидали в лицо уже сотню раз. Надоело.
– Слушайте, док.
Оборвав специалиста на полуслове, я невольно морщусь и явственно ощущаю, как скука медленно, но верно перерастает в злость.
В глухую усталую чёрную ненависть. Когда плевать, кто перед тобой. Неважно насколько этот человек старше или сколько он имеет регалий, ты просто хочешь вмять его физиономию в стену. Заставить его насладиться этим удушающим чувством беспомощности сполна.
Подыхать. Как подыхаешь ты. Час за часом. День за днём.
Интересно, если я сейчас встану, опрокину стол и разнесу весь этот стерильный помпезный кабинет, старичок словит инфаркт или нет?
Прокручиваю жестокие картинки в башке и ловлю себя на мысли, что Ленский определяет перепады моего настроения, как барометр – колебания давления. Именно поэтому он подаётся вперёд, нервно теребит в руках дорогущий золотой Паркер и сипло откашливается.
– Да-да?
– Если у моей дочери всё так чудесно… Почему она до сих пор не говорит? – я щурюсь, расчленяя в воображении очередного лекаря на составляющие. И даже цена его услуг, с энным количеством нулей не останавливает меня от банального желания послать его куда полальше. Потому что…
– Психика ребёнка вещь многогранная и сложная, она…
Да, вот именно поэтому. Потому что одни и те же оправдания, расплывчатые формулировки и пустые обещания давно стоят у меня поперёк горла.
Нет, мне не жалко денег. И не жаль потраченного времени. Ради своего славного сероглазого солнца я готов и Луну с неба, и трамвай, и горы свернуть. Лишь бы был результат.
Хоть какой-нибудь, а?
Маленький проблеск надежды, который позволил бы мне воспрять духом и поверить сидящему напротив эскулапу. Но нет.
– Вашу мать, вас, что, этому где-то учат? – наконец, не выдержав, я рыкаю агрессивно и впериваю злой раздражённый взгляд в застывшего в нелепой позе профессора. – На курсах повышения квалификации, что ли?! Каждый чёртов раз я слышу пространные рассуждения о том, какой у меня замечательный ребёнок, какие у него перспективы и таланты. Но ни от одной скотины я так и не получил ответа на свои вопросы!