Я будто бы слышу это омерзительное шипение наяву. И не сразу убеждаю себя в том, что фантомные картинки не имеют ничего общего с действительностью.

И, пока я перевариваю всю эту грязь, которую на меня вылили, группка мажоров выметается из клуба, видимо, ставя самому заведению и нашему выступлению отметку «ниже среднего».

– Линка, горюшко, ты что творишь? Переодеваться бегом. До следующего выхода пять минут!

Это Натка выводит меня из транса, в котором я пребываю. На буксире тащит мою тушку в раздевалку, торопливо стаскивает с меня платье и помогает надеть короткие развратные шорты.

Собирает мои длинные волосы в высокий хвост. Подкрашивает губы помадой, потому что я умудрилась её съесть, и так же заботливо выталкивает на сцену.

Закрывает собой, когда Архангельская грозно отчитывает всех нас в гримёрке и обещает лишить премии, если хотя бы один из гостей оставит плохой отзыв. И ведёт меня за руку к такси, как беспомощного младенца.

– Сегодня домой не поедешь. Нельзя тебе туда в таком виде. У меня переночуешь.

Заявляет Афанасьева безапелляционно, за что я ей благодарна до самой Луны и обратно. Сейчас я не способна вообще ни на что. Ни соображать, но ворочать разбухшим языком, ни принимать судьбоносных решений. Так что её шефство представляется благодатью небес.

По пути к однушке, которую она снимает на окраине города, мы заскакиваем в аптеку и в круглосуточный гипермаркет. Покупаем продукты на несколько дней вперёд, расплачиваемся с шофером и поднимаемся на третий этаж, вваливаясь в маленький тесный коридор, увешанные пакетами.

Окружающие меня предметы отчего-то расплываются, и я хватаюсь рукой за стенку, чтобы не рухнуть вниз. Похоже на неудавшийся разговор с Холодовым ушли последние силы.

– Лежи так. Не двигайся. Чая тебе принесу. И чего-нибудь поесть.

– Не надо, Наташ. Я не хочу.

Пытаюсь отказаться, но Афанасьева меряет меня строгим взглядом, укладывает на диван, подтыкает плед, чтобы не свисал, и уносится на кухню, начиная греметь там посудой.

Возвращается спустя десять минут с кружкой и заботливо её придерживает, пока я пью. Гладит невесомо мой лоб, на котором выступает испарина, и смотрит с таким ласковым сочувствием, что у меня начинает щипать в носу, и слёзы подкатывают к горлу.

А потом, когда я с трудом запихиваю в себя бутерброд, провожает в ванную, чтобы я смогла сделать там тест.

– Твою ж мать, – выдыхаю обречённо, когда третья по счету картонка показывает две ярких полоски, и отшвыриваю ее от себя, словно ядовитую змею.

Прижимаюсь к Натке и жалобно всхлипываю, до конца не осознавая, в какой заднице очутилась. Она же мягко водит ладонями по моей спине и тихо-тихо спрашивает.

– Что дальше делать-то будешь?

– К родителям Артёма завтра пойду. Мне кажется, они должны знать.

Лина, тогда

Идея поговорить с родственниками Холодова отдаёт откровенной драмой и смахивает на сюжет третьесортного сериала.

Но других у меня нет. Поэтому на следующий день я уже стою у ворот огромного частного дома. Переминаюсь с ноги на ногу, кутаюсь в старый, потрёпанный пуховик и чувствую себя как никогда чужой в этом идеальном мире.

Здесь ровные дорожки и вежливый до отвращения персонал. Дорогущие тачки и аккуратно подстриженный газон.

И что в этом царстве роскоши забыла девчонка из бедной семьи без гроша за душой – не понятно. Разве что детскую мечту о принце и сказку про первую любовь.

Эта девочка всё ещё верит в доброту и порядочность. И пока что не представляет, как больно бьются розовые очки стеклами внутрь.

Конечно же, дверь открывают не с первого и не со второго раза. Ворота отъезжают в сторону с характерным тихим щелчком, и я неловко ступаю вперед, ежась и оглядываясь по сторонам.