— Зачем? — эта информация комом в горле встала.

— Да кто ж ведает, — пожала плечами нянюшка. — Только тех, кого забрали в Петровские казармы, больше никогда не видели.

— Убили?

— Ходят слухи, что их держат в заточении, заставляют служить царю и его семье, поэтому держись подальше от князя. Ежели он дотронется тебя, сразу твой дар почует, сдаст в тайную полицию.

— И поймёт, что я не его бывшая жена, — поняла я наконец, о чём хотел предупредить меня проводник.

— Жалеть тебя он точно не будет, — кивнула нянюшка.

— Расскажи, Аглая, как получилось, что князь Воронцов уличил супругу в измене? — решила я сразу разъяснить это дело. — И почему он уверен, что ребёнок не от него?

— Ох, сама толком не понимаю, как так вышло, — покачала головой женщина. — Машуня доверчивая была, наивная. Батюшка её один воспитывал, пылинки с неё сдувал, берёг пуще злата. Матушка-то от горячки умерла после того, как родила дочь.

Теперь понятно, почему никаких образов матери Марии не всплывало у меня в голове, только лицо отца.

— Граф этот, аки змей-искуситель, сначала с князем дружбу завёл, потом его Александр Григорьевич к делам своим фабричным привлёк. Граф Третьяков всегда вежливым прикидывался, улыбался, комплиментами Машу одаривал, но всё было в приличиях, — продолжала женщина, вытирая глаза платочком, воспоминания снова дали волю слезам. — Борис то якобы случайно в парке Марию встретит, то в церкви, то на базаре, словно подкарауливал её везде. Люди их часто видели вместе. А я говорила Маше, что не нравится мне этот граф, смутьян он. Но она называла Бориса добрым и благородным дворянином, другом семьи. А оно вона как вышло.

Нянюшка замолчала, переводя дух; слёзы не останавливались и текли по её щекам.

— Зимой приехали хранцузы из самого Парижу, торговые дела были у них с князем, — продолжила Аглая, немного успокоившись. — И вот однажды воротился Александр Григорьевич домой весёлый, довольный. Мол, контракт заключил выгодный с хранцузами, вечером праздновать собрались в ресторации, где в гостинице те иноземцы нумера снимали. Маше сказал, чтобы готовилась, с ним поедет на ужин. Она так обрадовалась — давно никуда с мужем не выходила, всё по дому хлопотала да с Анечкой занималась. Платье лучшее надела, причёску красивую ей Марфа сделала.

И женщина снова замолчала. Я не торопила Аглаю, понимая, как тяжело ей даётся этот рассказ.

— Машенька сказывала, что сначала всё хорошо шло. В ресторации гостей сытно кормили, поили, музыканты играли, даже танцы устроили. Граф Третьяков там, конечно, тоже был, — вздохнула нянюшка. — Машенька говаривала, настроение у неё игривое стало, веселилась от души, общалась со всеми, а потом вдруг почувствовала себя нехорошо. Мужу не сказала ничего, тот занят был разговорами, и ушла в уборную, а когда вышла, встретила Бориса в коридоре. Тот заметил, что ей дурно, и вызвался помочь, предложил отвести в свободный нумер, чтобы Маша отдохнула там. Обещал вызвать лекаря и сообщить князю. Она и согласилась на беду свою.

— Кажется, я догадываюсь, что произошло дальше, — решила я высказать свою версию, видя, что моральные силы у Аглаи закончились. — Похоже, Машу опоили дурманом: сначала наигранная весёлость, а потом ей стало нехорошо. Третьяков отвёл её в комнату, лекаря, конечно, не вызвал. Вместо этого он уложил княгиню в невменяемом состоянии на кровать, платье снял, да и сам, наверное, разделся. Князю кто-то шепнул на ушко, что его жена с графом поднялась наверх. Тот и появился в самый пикантный момент.

— Ох, почти так и было, — кивнула нянюшка. — Только платье Борис ей не снимал, просто юбки задрал, а сам портки спустил. Думаю, Машеньку и в самом деле чем-то опоили.