– Ну а в том, богатом-то доме как? В хоромах-то?

– И не спрашивай, Господи! Так обругали, что и сказать совестно. И побирушки-то, и воры, и бездельники… Мне, апостолу, и повторять зазорно. Истинно – нет стыда у людей: корки жалеют, углы берегут… А ведь хозяйство какое богатое!

Вздохнул Господь:

– А что в Писании-то про богатых сказано?

– Легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в Царствие Божие.

– То-то. Забыл ты Писание, Петр!

– Помилуй, Господи! Да меня ночью разбуди, я каждую букву помню.

– Что ж ночью? Во сне ума не надобно. Ты днем помни.

Встал Господь и постучал в дверь:

– Милость ваша… родителям Царство Небесное… Пустите странников ночку переночевать.

Глядь – отворили дверь.

Вышла на порог хозяйка.

– Заходите, странички, заходите, Господь с вами… Ночка-то нынче холодная, росная… Грейтесь!

Зашли. Поглядел апостол кругом: ох, бедно живут! Корочку попросить – и то стыдно.

А хозяйка уже хлопочет, на стол собирает.

– Вот, – говорит, – хлебца краюшечка, вот – кваску, вот – капустки. Не осудите, странички. Был хозяин жив, все у нас было. А нынче сами едва перебиваемся.

Кланяется ей Господь:

– Спасибо, хозяюшка! Много довольны.

А Петр-апостол не вытерпел.

– Эх, – говорит, – горяченького бы сейчас! Озябли мы!

Призадумалась хозяйка. На печку поглядела, на ребятишек, на странников… А потом и говорит:

– Видно, не зря вас Господь нынче-то привел. Завтра у нас праздник – Петров день. Престол справляем. Так я для праздника ребятишкам-то похлебки наварила. Да авось и без похлебки сыты будут. Кушайте, странички, на здоровье. В печке-то не простыло.

Подала на стол чашку с похлебкой и маслица влила.

– Надо бы, – говорит, – побольше, да нету больше. Не осудите.

– А завтра что есть будете? – апостол спрашивает. – В Петров-то день?

– А что Бог пошлет…

Взялись они за ложки.

– Петр, а Петр? – Господь говорит. – Ведь хороша похлебка?

А Петр-апостол только усмехается.

– Это, – говорит, – батюшка, с голоду так оказывает. А хорошенько распробовать, так и слова доброго она не стоит, похлебка эта. Варена на праздник, а вовсе постная, жиру и не видать.

Поглядел на него Господь строго.

– Ой ли? – говорит. – А ну, считай, сколько в чашке глазков плавает. Со вниманием считай!

Стал считать апостол.

Считал-считал, сбился.

– Тьфу, прости Господи, – говорит, – да разве их сосчитаешь! Ведь не монета – масло! В очах рябит…

– Ну, коли рябит, круглым счетом говори!

– Круглым счетом – до сотни будет.

– Не меньше?

– Да и не больше.

– Ладно. Подай мне суму.

Подал суму апостол Петр, а Господь пошарил в ней рукой и достает горсть золотых. Положил на стол.

– Считай, Петр, не масло – монета.

Тот сосчитал.

– Ровно сто будет.

– Не меньше.

– Как раз.

– Ну, – говорит Господь вдовице, – это тебе, голубушка. Прими, сделай милость.

А та не берет.

– Господи! За что же это?

– А за похлебку. Сколько глазков – столько и монет.

– Что ты, батюшка! Да разве оно стоит?

– Стоит, милая, стоит, не сомневайся. Еще мы у тебя в долгу – дай срок, разочтемся. А пока суд да дело, покажи-ка ты нам, где ночь ночевать. Устали мы.

Уложила она их как могла. И сама в уголочке прикорнула. Спит и не спит: от радости, как от горя, плохо спится. «Чем, – думает, – завтра гостей своих потчевать буду?»

Утречком, чуть свет, вскочила она, один золотой в кулак, и скорей – к богатой соседке.

– Акимовна, благодетельница, продай ты мне мучицы, сделай божецкую милость! Да яичек, да сметанки, да молочка…

– Ишь ты! Продай! А платить чем будешь?

Та ладошку-то и раскрыла.

– Вот, – говорит.

Акимовна аж глаза распахнула.

– Где взяла? Клад нашла, что ли?