– В церкву пойду, – апостол говорит. – Молитвы принимать.
– Ладно, пойдем.
Пошли они. Идут лугом. А на лугу гусей! гусей! – как снег выпал. Травы не видать. И стережет гусей баба.
Приметила она странников и кричит:
– Страннички, а страннички! Вы не в церкву ли?
– В церкву.
– Погодите, и я с вами. Петру-апостолу свечку поставить.
Погладил апостол бороду.
– Похвально, тетка, – говорит, – пойдем. Только гуси-то твои как? На кого оставишь? Кто их без тебя беречь будет?
А баба не сомневается.
– Пусть, – говорит, – Господь бережет. Он всевидящий, доглядит.
Тот так и стал. А Господь эдак тихонько, под самое ухо, говорит ему:
– Ну, брат, не постыди упования.
Что тут будешь делать? Сел Петр-апостол на пенек и весь денек – до закату солнечного – гусиную обедню слушал. А как солнышко на покой ушло, воротилась баба.
– Слава тебе, Господи, – говорит, – целы мои гуси!
Встал апостол, размял ноги и говорит ей строго:
– Ты, баба, вот что: ты на Бога-то уповай, да и сама не зевай. Мыслимое ли дело, чтобы Господь за тебя гусей стерег. Ныне ты его в гусятнике поставишь, а завтра куды? К печке? Щи варить? Ой, баба! Смотри у меня!
И пошел себе. А Господь уже при дороге стоит. Ждет.
– Ну что, Петр, – спрашивает, – умудрился?
– Да вишь, как оно обернулось, Господи, – Петр отвечает. – Большую власть ты мне дал, да на малые дела.
– А Богу и малое не малó, и великое – не великó.
– Темны слова твои, Господи.
– А ты вникай. Слова темны, да мысли светлы.
И пошли дальше. Господь – впереди, апостол – позади, как полагается. А на селе праздник, пьют, гуляют… Там – на гармони играют, там – песни поют.
Вот остановился Господь под окошечком и слушает.
А в доме поют, да так славно, – и про дороженьку, и про березыньку, и как дéвица мóлодца полюбила…
Опустил голову Господь, внемлет. И апостол рядом стоит, тоже слушает.
Про березыньку послушал и про дороженьку послушал, а как запели про дéвицу да про мóлодца – дале пошел. Уж больно песня-то мирская.
Пошел, пошел, оглянулся, а Господь все под окошечком стоит.
Он до угла дошел и снова назад поглядел. Стоит Господь под окошечком – песню слушает.
– Да что же это, Господи? Уж и ночь на дворе, а нам ведь далеко…
Вздохнул Господь:
– Ладно, ладно, пойдем. В рай, видно, захотелось? Не настоялся у ворот!
Пошли.
А Петру-апостолу уж и стыдно стало, что он Господа поторопил.
«В кои-то веки, – думает, – он, милостивец, не для чужой беды, – для своего умиления в пути помедлил. А я ему и минутки лишней не подарил. Хоть назад ворочайся!»
Да нет, зачем назад?
Вон в другом доме тоже поют, да не песни – молитвы.
Обрадовался апостол.
– Господи, – говорит, – вот где пенье-то! Постоим, послушаем?
Остановился Господь, прислушался, головой покачал и пошел себе далее. Апостол – за ним.
– Господи, – говорит, – просвети ты меня, сделай божецкую милость!
– Ну чего тебе, говори!
– Да как же это так? Там мирское пели, а ты цельный час под окошком простоял, а здесь духовный стих выводят, а ты и минутки не помедлил. Не возьму я в толк…
– Эх, Петр, Петр! Там мирские поют, да хорошо. А здесь – духовное, да плохо. Неужто невдомек?
Апостол только руками развел.
Вот она – премудрость-то божья!
Проще простого, а поди-ка, уразумей.
Змеиный язык
Рассейские люди спокон веку по работам ходят. Бывает, что и до самых границ дойдут, а то и подальше.
Вот один мужик пошел, пошел себе да и зашел к черкесской границе. А там его черкесы поймали и продали на морские острова, к песьеглавцам, – вот что людей-то едят. Ну, что касаемо голов, так, говорят, – байки. Головы-то у них, как у всех прочих, зато нрав чисто собачий. За нрав-то их песьеглавцами и прозвали.