Но я ужасно по ней скучала, и моя жизнь превратилась в унылую череду одинаковых дней и бессонных ночей. Будильник все еще трезвонит, чтобы поднять меня разбудить ее в школу и, приходя в пустую комнату, смотреть на медведя у подушки, кутаясь в халат, прислонившись к косяку двери, вспоминать, как каждое утро вот так приходила сюда и как менялось ее тельце в моих объятиях с каждым годом, и все же ритуал оставался неизменным, она всегда обнимала и целовала меня.

Я уходила на кухню и заваривала себе кофе, потом ехала на работу. Несколько раз звонил Вовка. Я даже позволила ему приехать к себе домой в одну из тоскливых душных пятниц, но наутро мне хотелось снять с себя кожу от омерзения. Я сказала ему, что между нами все кончено, и с наслаждением смотрела в окно, как он уезжает от моего дома. Срываясь с места в диком бешенстве. И я испытываю невероятное облегчение оттого, что избавилась от него. Словно я проживала что-то не свое, чужое. Не хочу больше. И Вовку не хочу. Сама хочу быть. Нас с Таськой хочу, как год назад. Мне было с ней хорошо, а ей со мной нет. Вот она правда.

А я считала, что у нас все прекрасно и полное взаимопонимание, но на самом деле я жила в каком-то своем мире, в какой-то наивной сказке. Таська повзрослела, а я не заметила.

Теперь маниакально старалась забить все свободное время работой, чтобы меньше думать, меньше рыдать о том, что я вся не такая и мать, и жена, и любовница, и дочь. Мои родители вообще со мной мало общались, они больше созванивались с Лешей и с моей свекровью. Остались с ними лучшими друзьями. Когда узнали про уход Таси, естественно от Людмилы Ивановны, мать позвонила мне и сказала, что я, как была идиоткой, так и осталась, и жизнь меня ничему не учит. Второй раз она позвонила мне об этом напомнить в день свадьбы Леши. И сообщила, что к ним два дня назад приезжала Тася.

– Как приезжала?

– Вот так. С мальчиком своим, наверное, поссорилась, приезжала, плакала. С тобой ведь об этом не поговоришь, загнобила девочку.

– И где она теперь?

– Поела у нас, денег взяла и уехала. Худая какая-то, синяки под глазами. И это ты виновата, что она с этим убожеством встречается. Дед говорит, ремня ей надо было всыпать и домой за шкирку тащить.

Я усмехнулась сквозь слезы – ее ремни как раз прекрасно помогли мне в шестнадцать забеременеть. И одной из причин выйти за Лешу было дичайшее желание вырваться из-под их опеки.

Главное, что у нее все хорошо. Насколько вообще может быть хорошо рядом с этим ублюдком.

– Оль, ну что ты взъелась? Ситуацию не изменишь. Все. Профукала. Теперь надо придумать, как бы с ней разобраться и попытаться жить дальше.

Ленка как всегда пришла раскрасить мое одиночество своей позитивной болтовней.

– А как с ней разобраться, Лен? Как? Она меня смертным боем ненавидит, понимаешь? Простить не может, что я от Лешки ушла, что ей столица с деньгами отца и возможностями обломилась, а сейчас и все надежды на наше примирение тоже, потому что он женился. И во всем этом, конечно же, виновата я.

Закрыла лицо руками, чувствуя, как пульсирует боль в висках и окончательно нервы сдают.

– А что твой Вовка? Замуж не звал?

– Куда уже только не звал. Ну не люблю я его. Не могу с ним.

– Ну и дура. Он видный, при деньгах и очень семейный, добрый. Любви она хочет. Книжек почитай, будет тебе любовь.

– Это потому что с мамой живет и до сих пор не женат?

– Ну не с мамой, а мама у него в трехкомнатной квартире. Вот скажи, что тебе надо? Ты прынца на белом коне ждешь? Сейчас непьющий и небьющий мужик с тачкой и квартирой вообще золотой экземпляр. Вот мой Коля – чем плохой мужик?