Ода не могла продолжать, подступившие рыдания душили её.

Святослав, поначалу оторопевший от неожиданности, шагнул было к супруге, желая её успокоить. Однако Ода отпрянула от него, как от прокажённого:

– Не приближайся!.. Гадок ты мне!

– Что с тобой, горлица моя? – растерянно пробормотал Святослав. – Одумайся! Куда ты?

Видя, что Ода направляется к дверям, Святослав бросился наперерез и схватил её за рукав длинной исподней рубашки.

Ода рванулась, послышался треск раздираемой тонкой ткани. Святослав хотел подхватить Оду на руки, но после сильной пощёчины он невольно отпрянул от неё.

Ода выбежала из спальни.

Ласковые объятия Регелинды вызвали у Оды целые потоки слёз. Она принялась жаловаться служанке на судьбу, на мужа, на братьев Святослава, на своё одиночество, вспомнив при этом и о Ростиславе, которого «отравили подлые люди, такие же подлые, как Святослав и его братья!».

Регелинда ничего толком не поняла из слезливых жалоб Оды. Она уложила свою госпожу у себя в горенке, напоив её чистой родниковой водой, освящённой епископом Гермогеном в ночь на Крещение Господне. Регелинда не допустила к Оде Святослава, который пришёл взглянуть на состояние супруги.

– Что с ней, Регелинда? – допытывался князь. – Жар у неё, что ли? В таком состоянии я Оду ещё не видывал.

– Хворь у неё чисто женская, княже, – шёпотом молвила Регелинда. – Завтра встанет твоя супруга как ни в чём не бывало. Не кручинься. Ложись-ка спать.

Святослав стоял перед Регелиндой с толстой восковой свечой в руке. Жёлтый язычок пламени освещал встревоженное лицо князя, участок каменной стены, украшенной изразцами. Глаза Святослава в упор глядели на Регелинду с каким-то недоумением, словно он силился понять, что кроется за выражением «женская хворь».

Вдруг в тишине раздалось шлёпанье босых ног, из-за спины Святослава выскочила Вышеслава в одной ночной сорочке со светильником в руке.

– Что случилось? – выпалила девушка. – Я услышала рыданья матушки. Где она?

Регелинда всплеснула руками:

– Да ничего не случилось, глупая. Спать иди!

– А вы-то отчего не спите? – подозрительно спросила Вышеслава.

Святослав выругался сквозь зубы и, резко повернувшись, удалился в свою опочивальню.

– Так что же стряслось, Регелинда? – подступила к служанке Вышеслава. – Неужели батюшка осмелился ударить…

– Чушь-то не городи! – оборвала девушку Регелинда. Она взяла княжну за руку и повела за собой. – Распрекрасных тебе снов, лада моя. – С этими словами служанка втолкнула Вышеславу в её спаленку, отняв у неё светильник.

Возвращаясь обратно, Регелинда услышала, как скрипнула дверь в комнату князя Всеволода и его жены. Она невольно замедлила шаг, прикрыв светильник ладонью. Впереди во мраке коридора Регелинда различила смутную женскую фигуру в белых, ниспадающих до пят одеждах, – Анастасия!

Регелинда не успела сообразить, что сказать гречанке, если та тоже заведёт речь об Оде, дверь снова приоткрылась и вместе с узкой полоской света в коридор высунулась обнажённая мужская рука, силой втащившая Анастасию обратно в спальню.

Путь освободился, и Регелинда на цыпочках двинулась дальше. Проходя мимо двери, за которой скрылась Анастасия, Регелинда не удержалась и приложилась к ней ухом. До неё донёсся раздражённый голос Анастасии:

– Пусти меня!.. Грех это – в Великий пост сладострастьем заниматься! Коль ты о теле не думаешь, Всеволод, так о душе своей промысли!

– Иль ты не жена мне, Анастасия? – прозвучал голос Всеволода.

– Жена, но не рабыня! – ответила гречанка.

«А у этих свои кочки да ухабы! – с усмешкой подумала Регелинда. – Гречанка-то вельми набожна, видать, а муж её сластолюбив. Что и говорить, такому молодцу, как Всеволод, любая на ложе будет рада!»