Меж тем сумрак вокруг сгустился. За разговором я не заметил, как мы вступили в тёмный лес… Так мне показалось вначале. Однако, оглядевшись хорошенько, я понял, что это не деревья, а столпившиеся в тяжком безмолвии души человеческие. Мы шли довольно долго среди них, забирая вправо. Наконец впереди забрезжило некое подобие света – то ли уголья тлеющих кострищ, то ли далёкие зарницы. В этом диковатом свечении можно было различить несколько величественных фигур.

– Кто это? – спросил я. – И что за сполохи вокруг них?

Искры сверкнули в глазах учителя, и он ответил высокопарно:

– Слава их имён так ярко блистала там, наверху, в земном мире, что Небесный Царь смилостивился и даровал им кое-какое послабление.

Не успел он договорить, как до нас донеслось:

– Сальве!

– Приветствуем тебя, возвышенный поэт!

– Наконец ты вернулся! В мире теней было скучно без тебя!

Навстречу нам шествовали четверо: ни грусти, ни радости в их лицах, лишь спокойное бесстрастие.

Учитель успел прошептать мне на ухо:

– Тот, впереди, который с мечом в руке, – Гомер, начальник поэтов. За ним ковыляет деревенщина Гораций; третий – пылкий Овидий, а последний – юный гений Лукан. Они достойны меня, а я достоин их, вот они и приветствуют нас, и правильно делают.

Четыре гения подошли к пятому. Моему взору предстала невиданная картина: тесным кружком за дружеским разговором – величайшие светила и отцы поэзии! Перекинувшись между собою несколькими фразами, они удостоили приветствием и меня (учитель мой, видя это, улыбнулся). Я оказался шестым в компании великих! Все вместе мы проследовали дальше, туда, где светились огни, ведя негромкую беседу, понятную лишь посвящённым.

За разговором приблизились мы к некоему селению или граду. Оттуда исходил свет как бы от множества свечей. Град был опоясан семью стенами, одна выше другой, а вокруг пробегала извилистая речка, которую, однако, удалось перейти «аки посуху»; затем мы проследовали через семь ворот и оказались в саду – или, вернее, на просторной зелёной лужайке. Там оказалось великое множество душ, важных и попроще, говорливых и молчаливых: кто сидел, кто возлежал на травке, а иные прохаживались взад-вперёд. По большей части тут собрались души степенные, речь вели неторопливо, приятными голосами. Мы отошли в сторонку, на открытое возвышенное место, откуда всё было хорошо видно. Мои спутники принялись рассказывать мне и показывать, кто есть кто.

Сколько тут оказалось знаменитостей!

– Это Электра, дочь Агамемнона, со своими присными. Там – герои-троянцы, среди них Гектор о чём-то толкует с Энеем. Вот сам Юлий Цезарь в доспехах – до чего ж он похож на хищную птицу! Там сидит на травке Камилла и плачет по своём женихе, а возле, склонив голову к ней на колени, прилегла убиенная амазонка Пентесилея…

Царь Латин на престоле с дочерью Лавинией, а близ них древний Брут, изгнавший царей из Рима. Вон кружок важных дам: Лукреция с кинжалом в груди, Юлия, Марция и Корнелия. А поодаль в сторонке одиноко скучает воинственный Саладин. Бородатый старец среди кучки философов – это, конечно же, сам Аристотель, учитель всяческой мудрости. В окружающей его толпе узнал я курносого Сократа и широкоплечего Платона, стоявших поближе к отцу философии; чуть поодаль – Демокрит, считавший бытие вереницей случайностей, Диоген, Анаксагор под ручку с Фалесом, Эмпедокл, Гераклит и Зенон. И ещё показали мне собирателя лекарственных трав Педания Диоскорида; и Орфея, и Туллия, и Лина, моралиста Сенеку, геометра Эвклида, и звездочёта Птолемея, врачей Гиппократа, Ибн-Сину и Галена, и мавра Аверроэса из Андалуса, толкователя греческих мудрецов. Всех не могу перечислить, ибо впереди у нас долгое повествование, да и слов никаких не хватит рассказать обо всём, что видел.