– Который написал «Мону Лизу», – кивнула подружка.

– «К Элизе», – терпеливо поправила я. – «Мону Лизу» написал Леонардо да Винчи.

– Молодец какой, – похвалила художника Ирка. – Грамотно отстроился от Бетховена.

– В смысле? – заинтересовалась я.

Легкий салонный треп начал приобретать неожиданную культурологическую глубину.

– Ну, у Бетховена была просто Лиза, а у Да Винчи Мона Лиза – не перепутаешь, – объяснила Ирка-искусствовед.

– Искусствоведьма! – хихикнул мой внутренний голос.

Я вспомнила, с чего мы начали беседу, и ехидно хрюкнула.

– О, кстати, а дрессированные животные сегодня будут? – услышав сей звук, оживилась подружка.

– Почему это кстати? – напряглась я.

Мне обидеться, что ли? Или, наоборот, порадоваться, что я так убедительно хрюкаю?

– Ну, просто я люблю разных дрессированных животных, – дипломатично ответила Ирка.

– Ну, спасибо…

Тут детский бас справа от меня безапелляционно молвил:

– Туарет!

И Ирка подхватилась, повела ребенка в уборную.

Мы со вторым ребенком (заграбаставшим оставленное братцем ведро с попкорном) без происшествий и осложнений досмотрели первое отделение и воссоединились с компанией в антракте.

В холле было многолюдно. Мой мелкий спутник встал на цыпочки и завертел головой:

– Мама! Блат!

– Что там у нее по блату?

Я высмотрела подружкину рыжую гриву возле тетеньки, похожей на битую молью Клеопатру.

Пышные формы тетеньки местами были закованы в золотую парчу, а местами овеяны воздушными шелками. Шелка немножко полиняли, парча чуток потрескалась, но украшения, способные составить золотой запас небольшой африканской страны, солнечно сияли.

Клеопатристая тетя сноровисто орудовала кисточкой, успешно используя вместо холста Иркино просторное плечико.

Подружке давно хотелось разрисовать себя узорами из хны, но все как-то некогда было, а тут вдруг представилась такая возможность.

Я решила, что не буду ей мешать, и даже попыталась нейтрализовать малявок, последовательно увлекая их в зооуголок потискать кроликов, попрыгать на батуте и поиграть в аэрохоккей. Но детки все равно убегали к мамуле, и сеанс художественной росписи прошел в обстановке привычного бедлама. Привычного нам с Иркой, конечно, свежего человека шоу братьев Максимовых легко могло шокировать, хотя клеопатристая тетя, надо отдать ей должное, не только не роптала, но даже вежливо изображала интерес к интимным подробностям Иркиной жизни.

Звонок к началу второго отделения я встретила с радостью.

Жаль, что ни в одной из многочисленных торговых точек в фойе не продавались промышленные степплеры или хотя бы большие булавки – нашу парочку детишек с шилами в задницах очень хотелось надежно прикрепить к обивке кресел за штанишки.

Иллюзионист Питер Бург по паспорту звался созвучно, но не пафосно: Петр Буров.

Не то чтобы это имя было уж вовсе лишено претензий – возможно, с ним можно было сделать карьеру в нефтегазодобывающей отрасли, – но для иллюзиониста оно не подходило.

– Очень уж это имя основательное, весомое, практично-приземленное, – объяснял Петя матушке, старательно избегая откровенно негативных оценочных категорий.

Матушка внушительную фамилию получила не от мужа – существа легковесного и мифического вроде эльфа, а от предков по отцовской линии, крепким штопором уходившей во глубину сибирских руд.

За неуважение к славному роду Буровых матушка с легкостью могла отвесить такую затрещину, от которой те, кто помельче, запросто превращались из двуногих прямоходящих в бескрылых перелетных. А Петр Буров, несмотря на всю солидность родового имени, крупными габаритами не отличался.