Тут мое буйное воображение ловко нарисовало мне бегемота, талантливо расписанного под хохлому.

Я тряхнула головой, прогоняя дивное видение, и воображаемый бегемот сменил раскраску на гжель.

Пришлось несколько раз энергично зажмуриться, чтобы развеять это дивное диво.

– Что у тебя с глазами? – заметив мои гримасы, встревожилась чуткая и заботливая подружка.

– Ослеплены неземной красой.

Я не уточнила, что речь идет о красе бегемота. Подружка наверняка приревновала бы.

Я уставилась на арену, демонстративно не обращая внимания на Иркины сопение и ерзанье, и вскоре она не выдержала – пожаловалась цветному прожектору под куполом цирка:

– Вот на мне узор из хны, а кому-то хоть бы хны!

– Отличная рифма, – похвалила я, благосклонно разглядывая шествующего по доске гиппопотама.

Отличный оказался гиппопотам!

Ирка немного попыхтела и выдала новый экспромт:

– Я восточная красавица, мне мехенди очень нравится!

– Это заметно хуже, «красавица – нравится» – затерто, как «любовь и кровь», – покритиковала я.

Поэтесса затихла, сосредоточенно сопя. Как сопровождение к зрелищу танцующего бегемота этот звук был идеален.

Я расслабленно улыбнулась.

Люблю все идеальное.

Перфекционизм – это неизлечимо.

– Помоги мне с рифмой, – ворчливо попросила поэтесса.

Меня не пришлось упрашивать:

– Бегемот – ужасный жмот.

– Бегемот сожрал комод! – огрызнулась подружка. – Это не то! У меня восточная тема!

– Так и бегемот не западный.

– В Нил бегемота! Помоги зарифмовать Шехерезаду!

Я покосилась на то, что с ходу идеально рифмовалось с Шехерезадой, и честно предупредила:

– Ты не хочешь это слышать.

– А пооригинальнее ничего не придумаешь? – Ирка легко догадалась о моих банальных ассоциациях. – С задом-то я и сама ее зарифмовала бы, но это некрасиво.

– Смотря какой зад, – тонко польстила я.

Морщинки на Иркином лбу частично разгладились.

И тут распорядитель объявил о выходе иллюзиониста.

Плотный столб слепящего света рухнул из-под купола, как дюжая сосуля с питерской крыши, и интригующе медленно растаял, явив публике одноименного фокусника.

Питер Бург, оказавшийся долговязым юношей в смокинге из серебряной парчи, приподнял над блестящим от геля теменем фетровую каскетку и изящно поклонился.

– Так, я не поняла! А где цилиндр? – заволновалась Ирка.

– Какой цилиндр? – не поняла я, почему-то подумав, что речь о каком-то механизме.

– Тот, из которого фокусник будет кролика доставать! – взволнованно объяснила подруга. – Только не говори мне, что кролика вовсе не будет, я жутко разочаруюсь!

Мальцы поддержали мамашу, скандируя:

– Клолик! Клолик!

– Крорик! Крорик!

– Обойдетесь и без клорика, тьфу, кролика, – строго прикрикнула я на горлопанов. – Посмотрите лучше, какая тетя красивая! Ой, а какая у дяди пила блестящая…

– О, он сейчас блестящей пилой красивую тетю распиливать будет! – обрадовалась Ирка, устраиваясь поудобнее.

– Как блевно? – уточнил Манюня, проявляя похвальный интерес к технологическому процессу.

– Да она и есть бревно бревном, запомни, сынок, у таких красивых куколок голова всегда цельнодеревянная, – явно с прицелом на будущее просветила мамаша потомка.

– Ирка, из тебя получится жуткая свекровь, – пробормотала я.

– На заре ты ее не пили! – замурлыкала эта страшная женщина на мотив старинного романса. – На заре она сладко так спит…

Иллюзионист тем временем засунул безропотную деву в изящный лакированный гробик и зажигательно располовинил его бензопилой – только искры полетели.

Публика восторженно взвыла.

Очевидно, в зале собралось немало потенциальных и действующих жутких свекровей, а также мужиков, которых регулярно пилили их дамы, за что они втайне жаждали симметрично отомстить.