Закончив читать, Натали подняла свои печальные глаза на Петра Ивановича. Он склонился над картой, разложенной на письменном столе в своём кабинете, и что-то отмечал на ней.

Из всех детей, живущих сейчас в доме, Натали стала Петру Ивановичу ближе всех. Самая юная, нежная, она была ласкова и внимательна, как к родной матери, так и к Петру Ивановичу с Ольгой Андреевной. Она была и единственной из девочек, кто с интересом относился к положению дел на фронте, ведь там был её отец, Андрей, которого она почитала за брата и безмерно уважаемый ею, друг их маленькой семьи, Алексей Серебрянов.

Натали искренне не понимала, почему фронтовые сводки так неинтересны Вере и Ксюше, но, несмотря ни на что, не смела осуждать их.

– О чём ещё пишет отец? – спросил Петр Иванович Натали.

– Пишет, что сильно тоскует по нам всем и нашему дому. Пишет, что в полку появился некий прапорщик Лавров, светлый человек и способный офицер, а ещё…

И потупив взор, тихим голосом, Натали сказала:

– Папа пишет, что солдаты неохотно идут в бой за «не своими», за немцами. За людьми, у которых родной язык и фамилии такие же, как у врага. И, что потому немцы-офицеры стали менять фамилии.

И снова поднеся письмо к глазам, Натали стала зачитывать:

– Иоган Клейст, стал Иваном Клестовым, Теодор Мут – Федор Мутов, Вальдемар Фон Визе – Владимир Фонвизин. Но папа убеждён, и я вместе с ним, что, как и все подданные России, русские немцы доблестно сражаются, и будут сражаться против общего врага.

– Я убеждён в том же, – ласково взял за руку Натали Петр Иванович. – Ну, ступай.

Выйдя из кабинета Петра Ивановича, Натали отправилась в комнату к Ксюше. Девушки крепко сдружились ещё в Петербурге, и казалось теперь, живя под одной крышей, объединённые общей бедой и общими лишениями, дружба их должна была стать ещё крепче. Но этого не произошло. Ксюша отстранялась от своих близких всё дальше и дальше, она менялась на глазах, превращаясь из легкой, нежной, жизнерадостной девушки в надменную, бесчувственную куклу. Все более она стала походить на свою старшую сестру Веру. Что-то тяготило урождённую княжну Сенявину, будто что-то жгло её изнутри. Но Натали и все домочадцы списывали это её состояние на разлуку с любимым супругом, на страх потерять его.

– Ксюша, взгляни, – и Натали протянула журнал с сатирической карикатурой. – Как верно, не правда ли?

Ксюша равнодушно взглянула на карикатуру, на которой был изображён император Вильгельм II в усмирительной рубашке, прикованный к больничной койке, но продолжающий жадно обнимать земной шар. Лицо его было безумно. И всю эту карикатуру сопровождало стихотворение:

Шар земной покрыл ты кровью,

Не моргнув при этом бровью,

Сколько душ ты загубил,

Сколько семей разорил,

Но настал расплаты час,

Мы теперь проучим вас, -

И рубашечкой согреем,

И усы ваши побреем,

На башку наденем кепи,

И посадим вас на цепи.

С началом войны появилось множество всевозможных карикатур высмеивающих императора Пруссии Вильгельма II, но Ксюша ко всему этому оставалась равнодушной. Вот и сейчас она только вздохнула и отвернулась от журнала.

– Ну, хорошо, – убрала журнал в сторону Натали. – Петр Иванович предлагает съездить на ваш сахарный завод. Посмотреть, как он устроен, поддержать рабочих, трудящихся на нём в две смены из-за войны.

– Ах, Натали! Как же не верится, что эта война может затянуться надолго. А мне из-за неё оставаться надолго здесь. Если бы ты только могла вообразить, как скучно здесь осенью. А зимой? Зимой совершенно невыносимо. Другое дело Петербург! Какие вечера там устраиваются, какие балы! А синематограф! Ты ходила в синематограф?