Ну все, пора к своим двигать. Встаю и смотрю на Филона, у него от химического дыма все лицо красное. Он на меня глядит и хохочет:

– Ты теперь точно красный!

Протираю лицо рукой, смотрю на ладонь – вся красная. Бью ногой уже пустой, но все еще чуть чадящий едким удушливым химическим дымом цилиндр.

Вот из-за этих густых, далеко заметных ярко-красных сигнальных дымов и возникла легенда о применении нашими войсками в Афганистане химического оружия. Не применяли, лично я о таком даже и не слышал, а слухам из «достоверных, но пожелавших остаться неназванными источников» не верю. Не было военной необходимости такое оружие применять, и обычным вполне справлялись.

– Повезло нам, ребята, – подходя к нам, говорит Витек. Рядом с ним, счастливо улыбаясь, идет Герка. Как же мы рады, что живы остались!

Бешеным звоном забили тревогу «фибры души».

– Ложись! – кричу я, сам падаю и только потом слышу заунывно-противный вой летящей к нам мины.

Разрыв не вижу, только бьет по барабанным перепонкам сотрясенный взрывчаткой воздух; слышу такой противный клекочущий вой осколков, чувствую резкий сильный удар – и дальше беспамятство. Все так быстро произошло – раз! Даже ахнуть не успел – и готово, ты уже труп.

Первое, что почувствовал, когда очухался, – это дрожь в ногах и мокроту в штанах. Ужаснулся: да неужто обоссался? Бывало такое: не от страха, а просто не приходя в сознание, раненые под себя прямо в штаны мочились. Потом бьет по нервам резкая дергающая боль. Смотрю: кровь из левой ноги хлещет, течет и по штанам расползается. В ляжку меня долбануло. Сначала даже облегчение почувствовал – значит, не навалил в штаны. Может, и смешно, но это так. Поворачиваюсь на бок, выдергиваю из штанов узкий брезентовый брючной ремень – тремпель; чуть привстав, накладываю повыше раны жгут. При ранении главное – кровью не истечь. И только потом осматриваюсь. Филон сидит рядом с лежащим Витьком и башкой мотает, жив. Герка обалдело смотрит на рацию – она вся осколками искорежена. Помню, до взрыва она у него на спине была – значит, уже разбитую снять успел.

– С Витьком чего? – спрашиваю я; горло пересохло, и слова выходят тихие и как бы неуверенные.

– Сейчас перевяжу, – встав, идет ко мне Филон и на ходу разрывает индивидуальный пакет, достает бинт, присаживается рядом и начинает бинтовать поверх штанов.

– А Витька убили, – бесцветным голосом говорит он.

– Я уже понял.

– У меня промедол остался. – Вот уже и Герка подошел, достает шприц-тюбик и колет мне в ногу повыше повязки.

– Повезло Витьку, – тем же бесцветным тоном говорит Филон, – ему всю спину осколками посекло, позвоночник перебило, и крохотная ранка на затылке. Сразу отъехал, не мучался.

Разное оно, везенье, на войне бывает. Коли судьба такая, то лучше уж так, сразу. А так… даже если бы выжил Витек, то кому он потом бы с перебитым позвоночником да парализованный нужен-то был? Разве что матери. Может, и жене, но вряд ли.

– Идти-то можешь?

Встаю, кровь уже не идет, промедол боль снял, кость вроде не задета, жить можно.

– Доковыляю как-нибудь.

Филон и Герка заворачивают Витька в плащ-палатку, примеряются, как нести.

– Если бы тебя вместо Витька грохнули, нам бы легче было, – скривился Филон, опуская на землю мертвое тело.

– Почему? – апатично глядя, как парни возятся с плащ-накидкой, интересуюсь я.

– Ты весишь меньше, – без улыбки, совершенно серьезно объясняет Филон.

Верно, веса во мне килограммов этак с шестьдесят пять, и то с учетом навешенной амуниции и оружия, а Витек – он здоровый парень, тяжелый.