— Мне кажется, ты преувеличиваешь. Они не такие… Ты просто зол на них.

— Поверь мне, ты их не знаешь, — горько усмехается Арс. — Просто… чем мягче ты с ними будешь, там быстрее они сядут тебе на шею.

— Учту.

— Спасибо, Мелисс.

Сделав полшага назад, он берет меня за руку и подносит ее к своим губам, целует тыльную сторону моей ладони.

— Беги давай. А то опоздаешь, потом придется Дарину успокаивать.

Захожу в комнату, быстро натягиваю джинсы и свободную футболку. Волосы собираю в высокий хвост, хватаю телефон, ключи от машины и выхожу из дома, не теряя ни секунды. Через сорок минут добираюсь до сада. Преподавательница приводит Дарину, говорит, как хорошо она себя вела, как помогала другим детям, и я не могу сдержать улыбку — горжусь ей до слез. Моя девочка самая лучшая. Она успела всем рассказать, что у ее мамы скоро свадьба. Утром все работники и родители, которые услышали эту новость, меня поздравляли.

Мы идем к машине, Дарина весело болтает, держит меня за руку, подпрыгивает. Я слушаю вполуха, пока не чувствую на себе чужой взгляд — острый, цепкий и… будто слишком знакомый. Поднимаю голову, сразу нервно сглатываю. Дыхание сбивается.

Богдан.

Он выглядит так, будто сошел с обложки журнала — собранный, сильный, уверенный в себе, как впрочем тогда, в прошлом. Его темные волосы зачесаны назад, немного растрепаны на висках, словно только что небрежно провел рукой по ним. Четкие скулы, выразительная линия подбородка и густая аккуратная борода делают его лицо по-мужски грубым, но при этом притягательно красивым. И я опять ловлю себя на мысли, что он все такой же притягательный.

Басманов стоит в нескольких метрах, смотрит прямо на меня. Внутри меня все обрывается. Ноги будто прирастают к земле. Ни шагу сделать не могу. Сердце начинает колотиться так громко, что заглушает все вокруг. Я не в состоянии даже пошевелиться. Не могу дышать. Не могу поверить, что он здесь.

— Мама, кто этот дядя? — спрашивает дочь, дергая меня за руку. Явно заметила, как я появлюсь на него. Она буквально приводит меня в чувство. Опускаю взгляд на дочь:

— Никто, милая. Садись в машину.

Дарина послушно садится. А я… Снова смотрю на Богдана.

Он стоит передо мной — такой живой, настоящий, с тем же выражением глаз, которое я так хорошо помню. И которое когда-то было для меня целым миром. Прошло столько лет, а он будто бы не изменился, и это странное ощущение захлестывает меня с головой: я снова там, в том дне, когда он просто сказал, что нам нужно разойтись. Не объяснил ничего, не дал мне ни одной причины, ни одного шанса понять, что происходит, почему вдруг все рушится, когда, казалось бы, мы оба поняли, что сходим с ума друг без друга.

Я помню, как смотрела ему в спину, когда он уходил. Как тишина после хлопка двери резала слух. Как я сидела на полу, сжимая в руках телефон, надеясь, что он позвонит.

Он не взял трубку даже тогда, когда я хотела рассказать ему о беременности. Хотела, чтобы он знал… Чтобы понял, что ушел не просто от меня, а от большего, настоящего, чего мы оба очень хотели. Он ушел, стер все, будто я вовсе и не существовала. В этом и была самая болезненная правда — он просто перестал быть частью моей реальности. Оставил после себя только пустоту, в которую я проваливалась снова и снова, пока не научилась дышать без него.

И вот он стоит передо мной. И я чувствую, как мое сердце сбивается с ритма, как оно начинает стучать по-другому, — точно так же, как в прошлом. Как будто годы и боль не научили меня быть сильной. Его присутствие все еще имеет надо мной власть, которую я ненавижу, но не могу контролировать. И мне становится горько от этой слабости.