Сердце колотится где-то в горле и даже в глазах темнеет.

   И уже плевать.

   Плевать на все.

   На все, что будет теперь дальше.

   Потому что никакая сила не способна оторвать меня от него!

      Антон жадно дергает мою блузку, пуговички с грохотом осыпаются на пол, так и не прерывая жадного поцелуя, продолжая таранить меня языком, как будто выплескивая все то же, что и во мне накопилось за все это время, - и одновременно давая почувствовать, как изголодался, будто клеймя, будто прокалывая меня сейчас насвозь.

   Он обхватывает мою грудь двумя руками, резко хрипя, раздвигая ноги коленом, - и я поддаюсь, выгибаюсь навстречу таким желанным рукам, ласкам. По которым так истосковалась.

   Уже стону вголос, сдергивая рубашку с его плеч вниз, голова безумно кружится от того, как он сжимает мои соски, как отпускает наконец мой истерзанный рот, мелкими, жадными, лихорадочными поцелуями спускаясь вниз по шее, слегка прикусывая кожу, от чего ноги окончательно перестают меня держать.

   - Ты моя Мира, - он подымает голову, продолжая выкручивать мои соски, пронзая меня бешенным, безумным, диким взглядом. – Блядь, ты же моя…

   - Твоя, - выдыхаю еле слышно, зарываясь руками в его волосы.

   Прижимаясь к подбородку губами, чуть приподнявшись на цыпочки.

   И нас уносит окончательно.

   Безумие рук, которые мечутся по всему телу, его – по моему, моих – по его.

   Расстегивает пуговицу на шортах, резко раздвигая складочки пальцами, проникает сразу двумя вовнутрь, прикусывая мой сосок, а я, почти с криком, пытаюсь расстегнуть пояс на его джинсах, лихорадочно потираясь бедром о внушительную выпуклость его каменного члена.

   Ничего не получается, пальцы соскальзывают, мне остается лишь со стоном обхватить его рукой сквозь штаны, и он уже рычит мне в грудь, сводя с ума окончательно. Боже, как же мы изголодались друг по другу! Как же это невозможно – не быть с ним!

   Я уже почти на пике, тело уже сотрясается под хлесткими толчками его пальцев, а низ живота пронзают тысячи взрывов. Теперь уже сама, как сумасшедшая, впиваюсь в его губы – и  не могу, не могу ни надышаться, ни напиться.

   Только жадно повторяю его имя, перемешанное с хриплыми стонами, - вот так, прямо в него, прямо ему в рот, - и он вторит мне, дрожа всем телом, - я чувствую каждый его миллиметр.

   Распахиваю ноги как можно шире, вся отдаваясь его жадным лихорадочным толчкам, вся желая распахнуться перед ним – на максимум, настежь, без остатка, и уже чувствую, как закатываются глаза и первые судороги внизу сжимают его пальцы так крепко, что даже становится больно.

   Впиваюсь ногтями в крепкие плечи, дурея от его терпкого, почти горького сейчас запаха, теряя окончательно ощущение реальности.

   - Антон, - раздается вдруг как оглушительный колокол откуда-то голос. – Антон, мать твою, ты где? Только тебя ждем!

   - Черт, - я все еще сжимаюсь под его руками, и, как ни пытаюсь сообразить, где мы, - ничего не выходит. Перед глазами все плывет, превратившись в расплывчатую дымку, подмигивающую разноцветными вспышками, - все, кроме его безумно желанных, любимых, таких черных сейчас, глаз. И этот голос, - он кажется чем-то совершенно ненормальным, инородным, - как будто бы все – сон.

   - Мирррраааа, - Антон выдыхает мне в губы, а я – прикусываю его, все еще содрогаясь, пытаясь сфокусировать зрение.

   - Тоха! – снова прорезает наше пространство на двоих тот же требовательный, слишком громкий голос. – Начинаем!

   - Дождись меня, - он рвано, тяжело дыша отстраняется, - и каждый миллиметр назад ему явно дается с невероятным трудом, а я – все еще не понимаю, что происходит, только чувствую какой-то безумный холод, что пробирает насквозь от того, что не ощущаю больше кожей его тело. И его бьющееся сердце рядом с моим. Как будто от меня вдруг кусок отрезали!