10. ГЛАВА 10

1994 год

— Эта дрянь меня оскорбляет! Я шагу в своём доме ступить не могу, чтобы не наткнуться на эту…

— Вера, где сын? Почему ты не с ним? — послышался уставший голос Миши.

— Он спит ещё. Миш, ну почему ты всё время избегаешь этого разговора? Эта девка не дает мне жизни, понимаешь? Она то и дело говорит мне гадости и угрожает! Я боюсь её, Миш!

А в Верке погибает талантливая актриса. У меня даже зубы свело от злости. Сучка жалуется на меня, что я её терроризирую! Подумать только! И это та стерва, что всячески меня достаёт вплоть до обзываний матом.

Мишу я не видела, лишь его женушку. Да, подглядывать нехорошо, но ведь разговор обо мне. Значит, имею право знать, что эта тварь опять задумала.

— Если бы боялась, не трогала бы её. Она всего лишь отвечает тебе взаимностью, Вера. Или ты думаешь, что я настолько слепой идиот? — Басмач повысил голос, а Верка втянула голову в плечи.

Я злорадно усмехнулась, но тут же горло сдавила обида. Он подошёл к ней и, приобняв за плечи, прижал к своей груди. Внутри все в комок свернулось от ранящей ревности. Проклятой ревности, что душит меня уже несколько лет.

— Не плачь, — эта тварь ещё и рыдает там?! — На неё внимание не обращай, но и сама не лезь, — чмокнул её в лоб и руки его сползли Верке на задницу, чуть сжали. — Поняла? А то я разозлюсь. Меня уже порядком достали эти ваши тёрки.

Змея обвила его шею руками и полезла целоваться.

— Прости, любимый… Это нервы. Я просто психанула. Прости. Обещаю, что больше и слова ей не скажу. Я же понимаю, что она несчастная девчонка, всеми брошенная и никому не нужная. Вот и злится…

Дальше слушать я не стала. Слишком больно, слишком правдиво. Гадина бьёт точно в цель, как всегда. Сколько бы я не настраивалась на обратное, всё равно ранят её слова. Потому что права Верка. Во всем права. И в том, что я так и осталась беспризорницей, и в том, что ненавидит меня права. Я бы тоже ненавидела. И защищала свою территорию до последнего. Только я, в отличие от Верки, не склочничала, а просто убила бы.

— Катя! Смотли, сьто я нарисовал! — из детской выбежал заспанный Илюха в синей пижамке с барашками и со всех ног бросился ко мне. — Это папа, я, мама и ты, — протянул мне листок бумаги, с нарисованным детской рукой солнышком, домиком и четырьмя человечками, больше похожими на гусениц, чем на людей.

Но было в том рисунке что-то, чего не увидеть глазами, а лишь сердцем возможно. Какое-то тепло и радость. Чистота и детская непосредственность.

— Ооо… Очень красиво. Можно я возьму себе?

— Зачем? — светло-серые глазки уставились на меня с интересом.

— Повешу в своей комнате, — улыбнулась малышу, отчего его щёчки порозовели.

Интересно, Миша в детстве тоже так смущался?

— Холошо. Бели. А где мама?

Мама твоя на шабаше, зелье варит, чтобы меня со свету сжить. Разумеется, ребенку этого я не сказала, лишь пожала плечами и подхватила его на руки.

— Пойдём покушаем чего-нибудь.

— Да, что что, а покушать ты любишь. Только успевай холодильник продуктами забивать, — Верка подошла сзади, как обычно, бесшумно.

Если она снова начала вякать, значит, Миша ушёл. Взгрустнулось.

— Можно подумать, ты его забиваешь, — огрызнулась и сунула ей в руки Илюху. — Ребёнка своего лучше покорми, мамаша хренова.

— Мам, а сьто такое хленова?

— Никогда больше не повторяй это слово! Его используют только бездомные бродяги! — заорала на пацана и пролетела мимо меня вихрем.

Я вздохнула. Аппетит пропал совершенно, а вчерашний «разговор» с Мишей всё ещё чувствовался неприятным послевкусием.