Сама обрядила Вареньку, словно куколку, нашла и гребень, и ленту алую, шелковую. Девочка безропотно позволила заплести себе две косички, полюбовалась на себя в крошечное серебряное зеркальце, высунула язык, скорчила рожицу и потребовала любимые бусы.

— Я кушать хочу. Марика, кушать пойдем?

— Ты беги, золотце, а я княжича проведаю для начала.

Девочка упорхнула, а Катерина вдруг вздохнула и сказала:

— Ты думаешь, Варька прямо тут недолюбленная и заброшенная, да? Как бы не так. Я ее каждое утро наряжаю, косы ей плету, а она как дикий зверек — платье еще до обеда где-нибудь скинет, ленты потеряет, вся в грязи изваляется. Не ребенок, а наказание за все мои проступки. Поэтому-то матерь ее нам и подсунула, сама не справлялась.

Марика пожала плечами, нисколько Катерининым словам не веря. Выдумывает она все, чтобы свои промахи оправдать.

Ольг спал на животе, раскинувшись на постели и сбросив на пол все одеяла. Голый спал совершенно. Марика не могла не замереть, могучим мужским телом любуясь. В тесноте и сумраке своей избушки, да еще и переживая за его жизнь, толком его и не увидеть было, зато теперь… о-о-о! Как же он хорош! Широкие плечи, рельефная спина, крепкие ягодицы, мускулистые длинные ноги. Бедра пушатся золотистой шерстью, а спина такая гладкая, твердая даже на вид. Не видно почти безобразных багровых шрамов, лишь сбоку чуть виднелась еще припухлость.

Судя по ровному дыханию, заговор помог.

— Спит и давно, — раздался из угла шепот, и Марика вздрогнула всем телом, понимая, что так увлеклась разглядыванием княжича, что не заметила Никитку, сидящего прямо на полу возле окна. — Я его укрывал-укрывал, а он все равно скидывает одеяла, я и решил, что пусть так. Верно?

— Верно.

— И отвар твой давал уже трижды. Все, как ты велела.

— Верно.

— Раз ты пришла, посмотри за ним, а? Я ведь всю ночь тут… не спал, даже выйти боялся. Мне бы отли… водички попить сбегать.

— Беги. Я как раз его осмотрю. Спасибо тебе, ты настоящий друг.

— Это меньшее, чем я мог его отблагодарить за свою жизнь.

Никитка ушел, а Марика дотронулась ладонью до чуть влажной прохладной спины. Жара не было.

Разбуженный прикосновением, Ольг заворочался, перевернулся на спину, являя себя любопытной ведьме во всем великолепии. Она невольно облизнула пересохшие разом губы, сравнивая… Голых, ну или полуголых мужиков Марика видывала не мало. И после бани выскакивали, не стесняясь, а даже и красуясь перед девками, и раненых да увечных в материнском доме всегда было достаточно. Силою, хоть и малою, но такою нужною, мать учила Марику пользоваться с отрочества, с того дня, как ее больше нельзя было считать ребёнком.

Но то были просто мужчины. Скроенные или ладно, или криво-косо, худые и толстые, большие и маленькие. А Ольг был прекрасен и могуч, несмотря на страшные шрамы на груди и лице. Весь прекрасен, могуч и внушителен.

Серые глаза распахнулись так внезапно, что Марика не успела утаить своего жадного взгляда.

— Ты! — выдохнул княжич с нескрываемым отвращением. — Я думал, мне ночью кошмар привиделся!

— Я, я, касатик. Обещал ведьму в терем забрать, сам слова не сдержал, вот я и пришла сама взять обещанное.

Несколько мгновений Марика искренне наслаждалась выражением ужаса на его лице, а потом княжич вдруг выдохнул и криво, одной лишь целой половиной лица улыбнулся.

— Я был настолько плох? — просто спросил он, а Марика отвернулась к окну, ненавидя его в этот момент. Какой он все же… мужчина?

Насколько проще было его ненавидеть, убеждая себя, что он — всего лишь противный и наглый мужичок, буквально взявший ее силой. Но теперь она вновь увидела в нем книжича: взрослого, умного, понимающего ее с полуслова. Вспомнились беседы в лесной избушке, когда они болтали обо всем и ни о чем, смеялись над шутками, открывали друг другу мысли. Они стали тогда почти приятелями… и если бы Марика вовремя его оттолкнула, не допустила бы того, что произошло, то сейчас все было бы гораздо проще.