То была не я. И надеюсь, с той своей стороной я больше никогда не столкнусь.

- Ух ты, - Юля и не думает стесняться, наслаждаясь тем, как Ратмир стягивает с себя одежду. – Красавчик! А что он у тебя весь такой побитый? Драчун? И как на это Тимур реагирует?

Пожимаю плечами, решив подумать над ответом. Про болезнь Тимура подруга не знает, и я не уверена, что ей это будет интересно – не любит она моего мужа, и это чувство взаимно.

- Он боксер, - отвечаю на один из вопросов Юли, и мстительно добавляю: - И боксер из него отвратный, больше на спортивный снаряд похожий.

Опускаю глаза на палитру – все, чтобы не смотреть на Ратмира, полностью избавившегося от одежды.

Наготы я не стесняюсь – ни своей, ни чужой. Художники относятся к ней проще: мы можем эстетически любоваться, и при этом не вожделеть. Хотя романы натурщиц с художниками – частое явление, но любовью там и не пахнет. Просто очарование красотой с одной стороны, и очарование талантом и преклонением – с другой.

- Руку за спину, упритесь ею в стол, - командует Семен, и поправляет освещение.

А затем отходит на два шага назад, и любуется живой картиной: обнаженный парень, стоящий рядом с небольшим столом, на который белая плотная скатерть накинута. Ратмира не портят ни синяки, ни наглое, насмешливое выражение лица.

И ведь не такой уж он и раскрасавец, хотя кому-то может показаться идеалом.

- Мерзавец, - одними губами произношу я, и Ратмир, глядящий прямо на меня, медленно опускает веки. Будто говорит: да, а что ты ждала?

Придвигаю палитру, и откидываю крышку с набора кистей.

Пора начинать.

ТИМУР

Паршиво осознавать, что молодость уходит. Уходит безвозвратно, с каждым прожитым днем, с каждой минутой.

Паршиво осознавать, что женщины, которые раньше смотрели благосклонно после букета цветов и похода в ресторан, теперь сразу назначают цену.

И молодая жена не глядит влюбленно. Во взгляде Вики лишь уважение и жалость.

Проклятая жалость.

- Тим, а тебя скоро отпустят домой? – Вика, как наседка себя ведет.

Как моя ровесница. Подушку поправляет, врача пытала и медсестру, «хорошо ли за мной ухаживают».

- Когда выздоровею, - отвечаю, чувствуя отвращение от невнятной речи и онемевших губ.

Старик.

И вечным напоминанием об этом служит Ратмир. Сынок, чтоб его.

Стоит в углу палаты, и источает ядовитую насмешку. А ведь и я таким был – молодым, борзым. Казалось, весь мир у моих ног… да так и было.

Было, и прошло.

Зато есть больничная палата, плохо слушающаяся левая рука, набившая оскомину жена и проклятущий сын.

- Мне сказали, что тебя можно будет забрать домой через два дня, - Вика суетится, проверяет, есть ли на тумбочках пыль. – Думаю, на первом этаже, в одной из гостевых тебе будет хорошо. Я уже договорилась насчет больничной койки, завтра привезут, и…

- Никаких больничных коек в моем доме, ясно тебе! Домой я вернусь через пару дней, но не смей превращать его в больницу!

Дура.

И Ратмир, кажется, согласен со мной. Тоже с отвращением на Вику смотрит – хоть в этом мы сходимся.

Жизнь – странная штука, ведь я всегда любил дерзких женщин, но что Лиана – мать Ратмира, что Вика. Клуши.

Обе.

Только одна – старая клуша, а вторая – молодая, но из того же теста.

«Клуша, или нет, но я восемь лет на обхаживание Виктора потратил, чтобы он дочь свою мне отдал, - успокаиваю себя, чтобы не сорваться на раздражающую меня жену. – Будет общий ребенок, и земля полностью перейдет в мою собственность».

Если будет этот ребенок.

- … нельзя нервничать, - кудахчет Вика, половину прочувствованной речи которой я прослушал.