«Это… недопустимо!» — остатками ускользающего разума подумала она, не смея и глаз раскрыть и желая только одного — чтобы этот поцелуй никогда не кончался. Даже если дыхание кончится, и если она умрет от разрыва сердца!

Но едва Анри отстранился от нее, прерывая этот невозможный, этот сказочный, этот неповторимый поцелуй, как Белоснежка тотчас выдохнула, строптиво и глупо, сама жалея о сказанном:

— Вы не нравитесь мне, Анри. Вот нисколечко! Совсем-совсем не нравитесь!

Анри заглянул в ее испуганные голубые глаза и с чувством ответил:

— Вы мне тоже! Вы мне тоже, Белоснежка.

И снова припал к ее губам с пылом и страстью. Да так, что у бедной Белоснежки весь мир завращался перед глазами.

***

— У-у-у-у! — выла и мычала Мирабелла то ли как медведь, то ли как корова, изо всех сил старясь освободиться от вантуза, намертво прилипшего к ее лицу.

— Выдохни, выдохни, тупая кор-р-рова! — орал гном, яростно дергая за розовую ручку, но тщетно.

Розовая резина коварным спрутом обволокла лицо Мирабеллы и никак не желала отклеиваться.

К тому же, сама разъяренная девушка сильно осложняла Ромео задачу по ее освобождению, колотя и тыча наугад своим зонтиком, пытаясь уязвить и боднуть побольнее пленившего ее народного целителя, словно бык тореадора.

И Ромео, отчаянно матерясь, да так, что у Мирабеллы уши полыхали ярче закатного солнца, дергал и рвал свой вантуз, уворачиваясь от острия зонтика.

Признаться, такого эффекта порядком обескураженный гном не ожидал.

Он с отчаянием подумывал уже, что вызволить бедняжку не получится никогда, и что придется ей проколупать дырочки в вантузе, для глаз, и еще одну, побольше — для рта. И будет она ходить как самка Буратино, с розовым лакированным носом.

А делать этого Ромео очень не хотел бы. Главным образом потому, что вантуз был ему очень дорог. В конце концов, гном на него последние деньги потратил!

Но Мирабелла вдруг вспомнила ругательные слова.

И с такой силой пожелала их высказать, что ей удалось разжать стиснутые резиной челюсти и проорать в резиновый капкан совершенно непотребное ругательство.

То ли от жгучего словца, а то ли от попавшего под резину воздуха, вантуз сказал громкое «чпок!» и отлетел, наконец, от лица несчастной Мирабеллы.

Ромео, который в этот момент изо всех сил тянул за ручку, грохнулся на спину и колобком укатился в заросли.

Мирабелла, злая, растрепанная и несчастная, обретшая возможность видеть, поняла, что негодяй скрылся от ее праведного гнева, а она в зарослях стоит совсем одна.

С порядком поврежденным лицом.

— Да что ж это такое! — простонала она дрожащим от слез голосом. — Проклятый дворец! Почему со мной все это происходит?! Проклял меня, что ли, кто-то?! Как тут принца очаровать, если все время происходит вот это?!

В панике она нашарила в кармашке пудреницу и трясущимися руками раскрыла ее, с ужасом глянув в зеркальце.

Вопль, полный ужаса, облетел сад трижды, вспугнув голубей на ветвях деревьев.

Гном отмассажировал ее на славу.

Все ее лицо вспухло и отекло, покрылось мелкими кровоподтеками, будто девушке давили сотню прыщей разом, на носу горела свежая «слива». Веки нависли над глазами, как будто вчера Мирабелла выпила бочку воды на ночь и съела мешок соли. Макияж размазался, образовав на лбу подобие черных крыльев летучей мыши. Совсем, как у страшного солиста заморской группы, называющейся почему-то красиво — «Поцелуй».

Но хуже всего пришлось губам Мирабеллы, в которые тыкала непосредственно ручка вантуза. Хоть и через толстый слой резины, но все же.

Они распухли и стали ужасно бесформенными, как лопнувшая в кипятке сарделька.