Другие дети играли в камешки.
А он постоянно играл в слова.
Словами туго, как пальцами – варежки,
Была набита его голова.
Он складывал их во всевозможных
сочетаниях,
Но, вместо чуши и белиберды,
Он уезжал без страха в далекие скитания
С помощью слов,
реализующих мечты.
Он сам себе рассказывал про Африку.
И про себя в ней, смелого и сильного.
И было в тех рассказах
много детского,
Но никогда —
слюнявого и умильного.
И вот он вырос. Африка тускнеет.
Оказывается – там жуткая жара.
С ручными, дружески настроенными
тиграми,
К сожалению, пришлось
расстаться.
И жизнь угрюмо подсказывает,
Что эта потеря —
не последняя.
Теперь его игры из Африки
и из космоса
Переместились преимущественно
в среднюю полосу.
И он играет в кого угодно:
В своего начальника,
которых у него несколько,
И в своего подчиненного,
которых у него нет.
Он играет в кого угодно,
Ни капли не изменившись
в главном с детского сада:
Ведь он по-прежнему играет в слова!
Он дает пищу пародисту, изображая из себя
Удобную мишень.
Вот он – свирепая, матерая,
очень желающая поесть волчица,
И он же – убегающий от нее
олень!
Вот он – директор завода.
Партизан неопределенного возраста
с рядом пулевых мет.
Молодой блестящий лейтенант,
командир мотострелкового взвода.
И он же – женщина, худая и черная,
преклонных лет.
Почему?
Да потому что он по-прежнему
играет в слова,
Перекатывая их как камешки.
И ими туго набита его голова.
Набита, как пальцами – варежки.
Он проживет массу жизней.
И вполне возможно,
Что среди них затеряется одна его.
Та, которую все считают настоящей.
А она, все-таки – одна среди многих.
Хотя остальные считаются
всего лишь
игрой слов.
Но кто разъяснит нам
Точно и доказательно,
Где кончается жизнь
и начинаются слова? Или, наоборот, где кончаются слова
и начинается жизнь?
И жила ли конкретная Анна Каренина?
А если таковой, единственной, женщины,
согласно документам, не было —
То сколько их было?
Десять?
Двадцать?
Сто?
И слава богу, что по-прежнему
в его руке скрипит перо,
Ставя вопросы, давая ответы.
И, посредством вытекающих
тонкой струйкой
чернил,
Иной раз выделяется
так много света…
Он закончил чтение и минуту подождал.
– Потому что нет, – кратко объяснила она.
– Но сильная вещь? – сам он определять не решался, чувствуя неподготовленность в культурном вопросе.
– У Семы слабых не бывает, – так же тихо ответила девушка. Зая и в самом деле так считала.
Забавно, но до встречи с гением она не особо жаловала поэзию. Максимум, на что ее хватало, – простые стихи о любви и о животных. Теперь же пробирало не по-детски. Зачарованная отзвучавшей мини-поэмой, она не меняла положение, боясь нарушить ощущения.
– И еще одно, – сказал Семен. Он взглянул на планшет. Потом отставил его в сторону и стал читать, так же бесстрастно и бестрепетно, как и первое произведение.
Рваный ритм усталого мотора.
В шлемофонах – развеселый джаз.
Птица, выпадая из простора,
Высоту теряла каждый час.
Все как будто было в ней в порядке.
Булькал в баках сортовой бензин.
И дрожало в нужной лихорадке
Скопище металлов и резин.
Только летчик опытен. Он знает,
Что бедой закончится полет.
В Арктике пощады не бывает:
Лед на крыльях, значит, крылья – в лед!
А на юге по-другому разве?
Холодно взглянул, сказал, и вот,
Леденея, рвутся нити связей.
Лед на крыльях, значит, крылья – в лед!
– А это как? – зашептал опять Лешка Циркуль, когда Сема замолк окончательно.
– Да никак! – раздраженно ответила Зая.
Она не боялась, что Семен услышит их переговоры и как-то отреагирует: он после чтения какое-то время вообще ни на что не реагировал. Но Циркуль своим жужжаньем мешал ее чувствам. А чувства эти были сильные и хорошие. Точнее, одно сильное и хорошее чувство. Если выразить двумя предложениями, то выйдет примерно так.