– Это неважно, что пропала работа многих лет. Я считал Кведжина третьим сыном, а он меня предал. Вот что страшно.

Рианон осталась внешне бесстрастной. Мучительно было слушать жалобы пожилого мастера и не иметь возможности утешить его. Хоть как-нибудь намекнуть, что ученик не виноват. Фейбер продолжил, все так же тихо и безучастно:

– Не могу простить себе…

Рианон оторвала взгляд от камина. Нет, мэтр надумал не просто жаловаться и по-стариковски причитать. Тут было что-то другое. Если бы из комнаты ушёл Арбур, а не его брат… Ищейке пришлось сделать усилие над собой, чтобы не показать, как она заинтересована.

– Какая же вина? – выдавливая из себя сочувствие, спросила Рианон. Но при этом как бы случайно в голос вплелась нотка равнодушия.

Довольно отметила про себя, что Арбур расслабился, в глазах потух отсвет голодного хищника. Поверил: ищейка погружена в свои мысли, все её ответы лишь дань вежливости. Гостья поддерживает разговор только из уважения к возрасту собеседника.

– Когда мы начинали работу, – сказал Фейбер, – обуял меня страх и грех гордыни. Знал я, что опередил всех механиков. Испугался, что мои записи украдут, я не стану первым… Я решил зашифровать записи. Это была ошибка…

– «Лучше знание, нежели отборное золото, – процитировала Рианон. – Потому что мудрость лучше жемчуга, и ничто из желаемого не сравнится с нею. Я, премудрость, обитаю с разумом и ищу рассудительного знания». Притчи, глава восьмая. Господь ненавидит злой путь и коварные уста, потому я не вижу ничего греховного, чтобы скрыть труд свой от нечестивых мыслями и намерениями.

Фейбер позволил себе горькую усмешку.

– Я вижу, бенедиктинцы вас хорошо учили в этой вашей школе Святого Арсения Великого. Но ошибка была в другом. Мне трудно оказалось шифровать одному. Я попросил его мне помочь… Кведжина.

Рианон вздрогнула. И тут же принялась хлопать себя по ноге, как бы стряхивая прилетевшую из камина и уколовшую искру. Вот оно! Тетрадь была зашифрована! Ещё подтверждение того, что не мог похитить записи человек посторонний, случайно увидевший тетрадь в руках мастера и соблазнившийся лёгкой возможностью обогатиться. И вот оно, объяснение письма. Не слышал никто разговора с Гарманом. Видимо, сразу выпытать у Кведжина шифр не получилось, преступникам понадобилось ещё время. А тут барон нашёл следователя и сообщил, что везёт его в поместье. Вот и пришлось спешно придумать и использовать фальшивое письмо. Запутать, выиграть хоть немного времени. Писал младший сын, а эконом подложил записку в книгу – он постоянно шастает по дому по мелким хозяйственным надобностям. Если кто и заметит его в кабинете, потом не вспомнит. Как не вспомнит, скажем, про стол или кресло. Каждый день видят, примелькалось.

Как бы сквозь толстое одеяло до сознания ищейки донеслось продолжение исповеди старого мастера. Он всё говорил и говорил, печально и неторопливо:

– Я сам дал ему в руки всё. Быть может, я сам этим навёл его на мысль о краже… Я, пусть невольный, но соучастник греха.

Рианон очень хотелось Фейбера оборвать, рявкнуть: никакой ошибки он не совершил. Скорее, наоборот. Спас тетрадь и, возможно, жизнь своего ученика. Но приходилось играть свою роль дальше.

– Возможно, – рассеянно отозвалась Рианон. – А возможно, и нет.

Но мэтра, видимо, очень мучила его вина.

– Вы считаете, что я виноват? – поинтересовался он.

– Кроме вас и Кведжина, никто не знал тайной записи? Ни один человек?

– Нет, конечно. И одного-то помощника много. Тайную запись должен знать только тот, кто шифрует.