На границе поляны дорожка раздвоилась, но оба пути вели вроде в одном и том же направлении. Девушка выбрала правую тропку. Та спряталась под сень деревьев, чуть не затерялась в папоротниках. Дальше упорно ныряла в кусты, обвилась мимо нескольких буревых выворотней. Вернуться и признать ошибку – стоило всё-таки уточнить, куда же идти – Рианон не хотела. Став еле заметной, тропка змейкой побежала среди высоченных елей, слева и справа густым ковром встал лесной хвощ. Местами он смыкался над дорогой, так что она становилась совсем невидимой. Наконец, уже заслышав звон ручья и почти выйдя на опушку, Рианон упёрлась в высокие стебли борщевика. Дорога однозначно уходила сквозь них дальше. Девушка со вздохом повернулась спиной вперёд и сделала широкий шаг в заросли, закрывая лицо от жгучего сока рукавом.

Под ногой что-то хрустнуло, сапожок заскользил на глине и раздался истошный вопль:

– Госпожа, осторожнее!

Поздно. Рианон уже запнулась о корзину и полетела в ручей. Не упала: её ухватила за платье чья-то рука… Но чистое бельё посыпалось в глину и грязь. Когда Рианон сумела твёрдо встать на земле, она сообразила, что спасла её та самая Маника.

– Хорошо, что с вами всё в порядке, госпожа, – слова прозвучали так уныло, что было понятно: будь на месте Рианон не дворянка, а кто-то другой, служанка с удовольствием бы виновника треснула корзиной.

– Я-то в порядке, зато стирка, смотрю, погибла. Так. Мыло сталось?

– Д-д-да.

– Тогда давай. Помогу.

– Г-г-госпожа, как же… – оторопело залепетала Маника.

– Не переломлюсь. Я ведь виновата? Да не беспокойся, умею я. Нас в пансионе заставляли. Ибо жена – опора мужа не только в радости, но и в горе, а жизнь может сложиться по-разному. Да к тому же, настоящая хозяйка обязана уметь всё, что делает прислуга. Иначе не понять, когда работа сделана плохо по неумению, когда по недомыслию, а когда из лени.

Засучив рукава, Рианон взяла одну из рубах и начала оттирать с неё глину. Маника посмотрела на Рианон с обожанием и восторгом, после чего тоже взяла камзол и принялась его полоскать. За камзолом последовали панталоны, потом – другой камзол. Ищейка осторожно, стараясь не выдать своего интереса, внимательно следила за каждой вещью. Помогала так, чтобы рубашка с подозрительным пятном на груди досталась именно ей… Стоило взять рубашку в руки, как сердце зашлось в бешеном ритме, застучало, норовя выскочить из груди и радостно запрыгать по лесу. Пятно от раздавленного свинцового карандаша! Крошку вытряхнули, но свинец характерно вступил в реакцию с краской ткани, оставил после себя грязное пятно.

Рианон неторопливо попробовала отстирать, потом разочарованно сказала:

– И кто этого его так? Не отчистишь.

Маника тяжко вздохнула.

– Новая совсем рубашка ведь. Они часто в мастерской пачкают, а тут – новая. И где только господин Арбур её так замарал? И чем? Я уж и тёрла-тёрла…

Рианон еле удержалась от довольной улыбки. Записку писал младший сын! Вот она, улика. Пусть пока не для барона – только для ищейки. Разыграв задумчивость, Рианон осторожно предложила:

– А давай мы его застираем? Подождём, пока мыло впитается, заодно передохнём.

– Но я должна…

– Скажешь – я задержала. Остальные дела подождут.

Маника благодарно отвесила низкий поклон и, счастливая, села на траву. Наверняка вот так побездельничать и полюбоваться красотой неба и лета ей удавалось очень редко. Рианон примостилась рядом.

– Пока расскажи мне, а какие они? Мэтр, сыновья, Кведжин. Мне так легче будет понять…

– Кто, – Маника вздохнула. – Вы не верите, что это Кведжин, да?