Я побежала со всех ног.

Мост изо льда, мерцающий красками северного сияния, я увидела издали. Он перекинулся через реку, но не отражался в воде; в высшей точке его изгиба друг против друга замерли две фигуры, тёмная и белая. На бегу (совсем как когда-то) я выкрикнула твоё имя, но на сей раз это не заставило гостью из Волшебной Страны исчезнуть.

Пока я бежала, крича вновь и вновь, падая и поднимаясь, белая фигура подступила к тебе вплотную.

Башмаки мои коснулись переливчатого льда – он не был скользким.

Я почти подлетела к тебе. Протянула руку, чтобы сбросить тонкие бледные пальцы с твоих плеч, но воздух между нами оказался твёрже стекла.

Ты не вздрогнул и не повернулся ко мне. Ты неотрывно глядел на ту, что держала тебя в плену своего взгляда и своих ладоней.

– Я здесь! – крикнула я, надеясь коснуться тебя хотя бы голосом. Я не смотрела в лицо дивной незнакомки; я знала, что на неё нельзя смотреть, не то пропадём мы оба. – Взгляни на меня, вернись ко мне!

– Ему стоило бы уйти сейчас, графская дочь, – молвила гостья из Волшебной Страны, и так я впервые услышала её голос, в котором звенели льдинки и шептала метель. Пальцы, лежащие на твоём плаще, казались вылепленными из снега: один удар – и они рассыплются, только мне не дотянуться. – Со мной ему было бы лучше.

– Это не тебе решать!

Огонь моей ярости рвался с губ светлой дымкой, таявшей во тьме, – и, кажется, он заставил белые пальцы на твоём плече разжаться.

– И правда. – Гостья из Волшебной Страны отступила на шаг, так, чтобы ты оказался ровно между ней и мной. – Решение принимать не мне, маленький рифмач.

Ты остался недвижим. Тогда я молвила со всем жаром того пламени, что горело в моём сердце ярче любого фонаря:

– Заклинаю тебя: идём домой, брат мой, любовь моя, прошу!

И ты отвернулся от губительного манящего миража, протянул мне руку, ту, в которой не сжимал гриф гитары, – и, едва сумев коснуться её, я потянула тебя прочь, прочь, не оглядываясь. Мне не нужно было видеть тебя, достаточно было снова чувствовать твои пальцы в своих.

Я не остановилась, когда мы сошли с переливчатого моста, и продолжила идти, снова озаряя наш путь живым огнём. На гребне холма я решилась оглянуться, но ни моста, ни его хозяйки на реке уже не было – лишь сливающиеся с ночью воды.

– Прости меня. Я был глуп, так глуп…

Я едва узнала твой голос – глухой треск льда по весне.

– Всё кончилось, – сказала я, ведя тебя к дому. Его окна горели в океане тьмы путеводным маяком. – Она ушла, как уходила раньше.

– Я… не знаю, кончилось ли. Она одарила меня тем, что я и теперь несу с собой.

Слова, ледяными кубиками упав в пустоту, заставили меня замереть.

– Избавься от этого! – Я не винила тебя. Отказываться от даров фейри не менее опасно, чем принимать их, но слишком многие сказки твердили: дары эти таят в себе яд. – Немедленно, слышишь?

– Я не могу. Это… дар, что остался во мне.

Я подняла фонарь так, что он осветил твоё выбеленное холодом лицо. Вгляделась в него – и не отшатнулась лишь потому, что ничто в этом мире не заставило бы меня от тебя отшатнуться.

В серых глазах, которые я изучила лучше собственных, от зрачка к кромке радужки расходился рисунок неровных линий, пульсирующих голубым. Словно скалящиеся зубья разбитого зеркала, которых не было там раньше, – или осколки льда, поселившегося в тебе.

Прежде чем продолжить рассказ, я смолкаю, ведь следующая – последняя – часть тяжелее всего. Чародей не торопит и не задаёт вопросов, лишь протягивает мне глиняную кружку грубой лепки. В ней травяной чай; хозяин дома готовил его всё время, пока я облекала осколки памяти в слова, словно даря призракам плоть.